Дома костей - Ллойд-Джонс Эмили

– Домой тебе надо, – вклинился в ее мысли Хивел.

Рин кивнула в сторону полей, заросших высокой травой.

– Я видела тут одного. Сначала надо заняться им, а уж потом домой.

Хивел окинул ее безнадежным взглядом:

– Слушай, девочка, а что, если мы вернемся в деревню вдвоем и заглянем в «Рыжую кобылу»? Как-нибудь уж выкрою часок, на мельницу попозже приду. Выпивка с меня.

– Нет. – Помедлив, она добавила: – Спасибо. Лучше бы вам не ходить здесь в потемках, особенно сегодня.

– Ты нужна родным, – мягче, чем она ожидала, напомнил он.

Она выпрямила плечи. Солнце уже почти село, заливая золотистым сиянием окрестные поля. От деревьев потянулись тени, прохладный ветер что-то нашептывал, пробираясь под свободную рубашку Рин.

Ей вспомнились могильные холмики. И кости, спящие под теплой и надежной защитой земли.

– Знаю, – ответила она. Хивел покачал головой, но ничего не добавил. Только в последний раз кивнул, прежде чем повернуть прочь от деревни, в сторону соседнего ручья и мельницы. Меч волочился по земле, слишком тяжелый для старика.

Деревня готовилась к наступлению ночи. На всех окнах и дверях запирали засовы. Гарет задует свечи, и запах горелого свечного сала будет еще некоторое время витать в кухне. Кери начнет укладываться спать.

Рин потянулась за заплечным мешком. С собой она прихватила сверток с черствым хлебом и сыром и, конечно же, топор. Ей нравилось перекусывать здесь, среди зарослей и могил. Здесь она чувствовала себя уютнее, чем в деревне. Когда Рин возвращалась домой, на нее вновь обрушивались тяготы жизни. Неоплаченное жилье, кладовая, которую следовало наполнить к зиме, беспокойный брат, будущее, которое требовалось как-нибудь устроить. Другие девушки из Колбрена находили мужей, уходя в армию кантрева или выбирая ремесла, вызывающие одобрение у общества. А Рин просто не могла представить себе, что последует их примеру. Она полудикарка, которая любит это кладбище, первый глоток ночной мглы и тяжесть лопаты.

Она знала, как умирают.

А в самые мрачные минуты опасалась, что не знает, как жить.

Рин сидела на краю кладбища, глядя, как солнце скрывается за деревьями. На поля лег серебристый полусвет, и ее сердце учащенно забилось. Еще не стемнело, но сумрака уже хватало для магии.

Ее заставил вскочить звук шаркающих шагов – походка не животного, а двуногого существа, способного лишь ковылять.

Рин выпрямилась и покрепче взялась за топор.

– Выходи, – вполголоса произнесла она. – Я же знаю, что ты там.

Она и впрямь знала. Тот же силуэт она видела рано утром, еще до рассвета – искореженную тварь, скрывшуюся в высокой траве.

Рин слышала, как тварь приближается. Медленно, нетвердой походкой.

Тум. Ш-ш-ш. Тум.

Тварь восстала с наступлением ночи.

Она словно явилась прямиком из сказок, которые часто рассказывал отец: тщедушное создание из гниющей плоти в лохмотьях. Передвигалась она с трудом, пошатываясь на каждом шагу.

Ш-ш-ш. Тум.

Раньше тварь была женщиной: подол длинного платья волочился за ней по грязи. Рин не узнала ее, но умерла незнакомка, должно быть, недавно. Может, странница. Подвернутой в лесу ноги достаточно, чтобы погибнуть, если путешествуешь в одиночестве.

– Добрый вечер, – сказала Рин.

Тварь замерла. Повернулась, и ее шея издала тошнотворный треск. Рин не знала точно, видят ли они, и если да, то как, ведь глаза они всегда теряли в первую очередь.

Дома костей не говорят. Никогда.

И все же Рин считала своим долгом что-нибудь сказать.

– Прошу прощения за это, – сказала она и нанесла удар топором по коленям мертвеца.

В первый раз она выбрала целью голову. Но оказалось, что нежить вроде кур: для того чтобы передвигаться, голова ей не нужна. Гораздо разумнее было метить по коленям.

Лезвие топора вонзилось в кость.

Женщина качнулась и потянулась к Рин. Та уклонилась, но ломкие пальцы мертвеца задели плечо. Кожу царапнули ногти, твердые и острые, как зубья граблей, пальцы закостенели после смерти. Рин выдернула топор и услышала тошнотворный звук, похожий на треск рвущейся ткани. Женщина рухнула, перевернулась, вонзила костлявые пальцы в землю и поползла в сторону Колбрена.

– Не могла бы ты прекратить? – Рин обрушила на мертвеца топор во второй раз, затем в третий. Наконец тварь замерла.

Надев кожаные перчатки, Рин принялась обыскивать труп. Ни кошелька, ни ценностей. Она сделала резкий выдох, стараясь не поддаваться гнетущему разочарованию. Расхитительницей могил она не была и с мертвых, за похороны которых ей заплатили, не брала ни гроша. Но этих тварей, наводнивших лес, считала законной добычей. Так или иначе, проклятым мертвецам деньги ни к чему. Нужда в них есть только у живых.

Вот и Рин нуждалась.

Она соберет останки женщины, сложит их в дерюжный[5] мешок и отнесет в деревню, чтобы сжечь. Только в печи кузницы хватит жара, чтобы сжечь кости.

Кроме этого упокоения, предложить незнакомой женщине ей было нечего.

Рин стиснула зубы, волоча мешок к кладбищу. Она накрепко завязала его, чтобы из него ничто не вырвалось. Мышцы горели от напряжения. Несмотря на ночную прохладу, рубашка пропиталась потом.

Мешок дернулся.

– Прекрати, – велела Рин.

Он дернулся еще раз.

Рин опустилась на корточки, потом села на землю возле мешка. Неловко похлопала его жестом, каким могла бы успокаивать младшую сестру.

– Если бы ты осталась в лесу, ничего с тобой не случилось бы. Не хочешь объяснить, почему после смерти тебе вдруг приспичило побродить?

Мешок затих.

Рин сняла перчатки и съела несколько кусков бара брита. Темный валлийский хлеб был сладким от обилия сухофруктов. Он приглушил ощущение тянущей пустоты в желудке. Посмотрев на мешок, Рин вдруг поняла, что ей хочется поделиться хлебом с нежитью. Она запрокинула голову и закрыла глаза.

Вот в чем заключалась сложность работы могильщика в Колбрене.

Ничто, похороненное здесь, не оставалось в земле навсегда.

Эллис любил путешествовать.

Впервые покинув замок Каэр-Аберхен, некоторое время он провел в портовых городах на юге. Он подумывал отправиться на континент на каком-нибудь из узких суденышек, полных свежевыловленного минтая и угрей. Составляя план доков для начальника гавани, он размышлял о том, каким курсом двинется его жизнь. Наслаждался удобной постелью в усадебном доме, вдали от городского шума и суеты, и считал себя умудренным житейским опытом, ведь Каэр-Аберхен остался так далеко позади.

А теперь он стоял на опушке леса совсем один и понимал, как жестоко ошибся.

Ему нравилась перемена мест, но странствия, неизбежно связанные с ней, были сущим кошмаром.

Его палатка обвисла.

Натянутая между двумя деревцами, она должна была выглядеть прочной и теплой, а вместо этого напоминала опавшую буханку хлеба. Нахмурившись, Эллис попытался подтянуть парусину, но под его левой ключицей вспыхнула боль.

От холодного ночного воздуха разнылась давняя рана. Он всегда держался поближе к кострам и дровяным печам, выискивал нагретые солнцем местечки. Лишь среди книг в хранилище Каэр-Аберхена он заставлял себя терпеть озноб, проникающий глубоко в суставы. И его руки все равно оставались ловкими и проворными. Такими они и должны быть у того, кто зарабатывает себе на хлеб ремеслом картографа.

Со вздохом смирения он потянулся за заплечным мешком. Оттуда выглядывали свитки пергамента. Эллис вытянул из рулона один. Карты были давними друзьями, говорили с ним штриховкой и линиями так же ясно, как люди говорят словами. Он осмотрел выбранную карту: размером меньше других, неряшливая, с отпечатками грязных пальцев. Но и на ней пышно расцветало воображение: мелкие, притаившиеся в тени существа выглядывали из леса, на вершине горы угнездился дракон. Она напомнила Эллису карты, которыми пользовались моряки, где по краям вился орнамент из змей. «Здесь водятся драконы».