Генри Олди - Маг в законе. Том 2

— А ну-ка, ну-ка…

Батюшка углубился в чтение. А ты украдкой глядел на него со стороны и думал: как удивительно преображаются некоторые люди, когда увлечены делом. Обычно сутулый, худощавый, какой-то нескладный, неустроенный в этой земной жизни, отец Георгий вдруг стал напоминать иконописный лик: обычно мягкие черты лица его осветились внутренним, одухотворенным светом, одновременно затвердевая; выпрямилась спина, и даже в тонких пальцах, сжимавших газету, чувствовалась теперь некая властная сила.

"Небось, когда я читаю, так полным дураком выгляжу, — подумалось невпопад. — Губами шевелю, лоб морщу, в затылке чешу… Глаза таращу. Вот разве что когда на коня сажусь… Посмотреть бы со стороны! ну хоть разок!"

Однако зловредная память немедленно отравила удовольствие, подсунув картинку:

Вот ты, увлекшись, горячишь коня; вот за тобой скачет, пытаясь не отстать, молодой облав-юнкер — ай, хорошо скачет, морэ, с душой, с сердцем, как настоящий ром! Не зря учил! Раскраснелся парень, разрумянился парень, глаза у парня горят… У "Варвара"?! у облавника?! Горят?! В жизни не видел! В жизни… а Севастополь, "Пятый Вавилон", где плясал упившийся ротмистр — не жизнь?

Не твоя, баро?!

В следующий миг облав-юнкер запрокидывается назад в диком, неистовом, безумном хохоте, жеребец под ним встает на дыбы…

Обошлось.

Облав-юнкер отделался сломанной рукой и "нервной горячкой", как сказал доктор. Однако месяца три проваляться в госпитале парню пришлось. А ты получил жесточайшую выволочку лично от начальника училища, полковника Джандиери. Поначалу князь вообще хотел категорически отменить занятия по джигитовке, которые ты вел с недавних пор. Но тебя сумел отстоять у начальства друг ситный, пожилой вахмистр Федотыч — он в свое время и предложил добавить к выездке джигитовку, когда увидел, как ты играючи уворачивался от трех его лучших учеников. Ясное дело, выездка — это одно, а то, что бывалый ром с конем творить умеет — совсем другое. "Две большие разницы", как говорят в мажьем городе Одессе. Федотыч — он-таки умница, даром что вахмистр из облавных. Сразу смекнул, каким краем твою науку облав-юнкерам на пользу приспособить. Да и ты не возражал. Обидно было бы все, что нажить успел, за собой на тот свет унести.

Пусть хоть ребята попользуются.

Вот один и попользовался — едва заворот мозгов не схватил! С тех пор, как джигитовка — Федотыч всегда, рупь-за-два, при тебе. Чтоб не зарывался кучерявый ром, значит. Чтоб не срывал крыши у господ облав-юнкеров. Только и слышишь от него: "Не заводись! Спокойно, говорю!" Одно странно: впервые ты узнал, что люди от скачки с ума сойти могут! И Княгиня, едва услыхала, пристала с ножом к горлу: что да как, да с подробностями!

Спрашивал: "Зачем тебе?" — не говорит. Улыбается загадочно.

Рано, мол, сперва сама разберусь…

— …Решились, значит, турки, — голос отца Георгия выдернул тебя обратно из омута воспоминаний. — Искусителю руку правую рубить, а искушенному — голову. Да, жестко магометане рассудили; считай — жестоко. Горько такое читать, Дуфуня, горько.

Все это ты знал заранее — успел в обед проглядеть газету. Руку правую… Машинально опустил взгляд не на свою — на священническую десницу. Узкая рука у батюшки, холеная, почитай, девичья; на пальце безымянном — перстень с аметистом, и еще на мизинце кольцо: сапфир в окружении бриллиантовой мелочи.

Водилась за отцом Георгием страстишка: любил драгоценности. Жалованье копеечное, а исхитрялся, скряжничал, доставал… Крест наперсный — впору владыке. И от державы поощрение: редкая, можно сказать, редчайшая награда для лиц духовных — орден св. Анны 2-й степени с бриллиантовыми камнями.

А в остальном — бессребренник, гроша лишнего за душой не сыщется. Последнюю рубашку снимет-отдаст, глазом не моргнет, а попросишь камешек заложить в ломбарде, хоть ради дела благого, хоть спасения души для… Откажется. Молчать будет, в землю смотреть. Ясно, что не от скупости, что иное мешает, в цепи кует!

Видать, "драконью болезнь" подцепил отец Георгий на путях земных; по сей день не излечился.

— Так и у нас, батюшка, хрен редьки не слаще. Сами знаете, лучше моего: магу в законе теперь кара куда как легкая положена. Зато крестнику-малолетку — прямиком каторга, если не казнь смертная, в зависимости от тяжести. И все ведь по суду, по новому Уложению о Наказаниях. Согласно решениям власти светской и с благословения церковного.

— Эх, Дуфуня… возразил бы, да куда мне, грешному, переть против рожна! Прав ты. Но все ж таки — руку рубить! голову!.. Не по-человечески это, не по-христиански.

— Не по-христиански, батюшка? У турок?!

— И опять ты прав. У магометан отвеку закон многажды суровей нашего был. Вот и сейчас: Оттоманская Империя решилась — значит, весь исламский мир поддержит. Ох, быстро дело деется! Так быстро — я и помыслить не мог. Скоро совсем мажье племя под корень изведут. Тут бы радоваться…

— Да уже, почитай, извели. Но ведь на все воля Божья?

— Верно говоришь, сын мой. Все в руце Божьей. Однако и человеку Господом свобода выбора дана. Чтоб сам мог выбирать меж Добром и Злом, Богом и Противоречащим. А ну отмени сей выбор — что останется? Как Свет узнать, если Тьмы не видел? если сравнить не с чем?

— Вас ли слышу, батюшка? Вы ли обер-старец епархиальный?! О мажьем семени печалитесь?

Беседуя с отцом Георгием — одним из немногих, кому было известно твое настоящее имя, и кто мог произносить его вслух, не заботясь о чужих ушах — ты всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Взялся ром таборный с ученым батюшкой споры спорить! Однако и молчать-слушать плохо получалось. Видать, Друц, так тебе на роду написано, душа твоя беспокойная! Вечно ты рылом в лужу суешься: поначалу в мажью науку пошел (Ефрем-крестный ведь силком не тащил!), потом — к «Варварам» в облав-конюхи; теперь вот — в прения богословские со священником лезешь.

Учит тебя жизнь, учит…

Однако отец Георгий бывал только рад подобным спорам. Наконец-то нашел батюшка человека, с коим мог мыслями тайными поделиться. Не давали покоя те мысли отцу Георгию. О, как ты его понимал, бывший лошадник Друц!

Оттого и сошлись.

— Верно говоришь, сын мой. И отцы Церкви нашей так говорят: истощилась чаша терпения Его, воздается наконец по заслугам всем, кто во грехе мажьем погряз. Божьи мельницы мелют медленно — слыхал, небось? Потому и бьет гнев Его по тем, кто еще только встал на путь неправедный. Есть еще у крестников мажьих надежда на Спасение: искупить грех перед Господом смертью мученической, и войти в Царствие Небесное. А закоренелых грешников, кто в Законе своем пагубном давно погряз, кто сам Искусителем стал, подобно Змию, имя которому — Сатана; тем, кто искусил малых сих — горе им! Не даст им Господь смерти мученической во искупление, но воздаст за гробом муками вечными!