Александр Прозоров - Алтарь

Увы, отдать в учение седьмого сына, равно как и выделить ему наследство, отец не смог. И пришлось юному Саатхебу войти во врата крепости Нарма в надежде на милость Сехмет, покровительницы воинов, и собственную отвагу, которые только и могли поднять его из нищеты к славе и богатству.

— Сиут, поставь тарелку номарию, — подозвал писец мальчишку-ученика, — положи ему курицу, что я купил в Эль-Хамаре, достань чашку из слоновой кости, которую мне подарила просительница из Ниблоса…

Еще никогда в жизни молодому воину не приходилось есть с драгоценного фаянса, однако он не подал виду и, кинув перед циновкой чей-то щит, опустился напротив чиновника, поджав под себя ноги.

— Вот, попробуй… — Джед-Птах-Иуф-Анху откупорил флягу и наполнил чашку пахнущим розами напитком темно-красного цвета. — Это вино. Его привозят шарданцы из страны Апи. Тамошние дикари не умеют делать ничего, кроме вонючего сыра, золотистого ягодного масла и вот этого напитка. Если бы не милость Великого, их бы уже давно истребили северные скасты, но Нефелим, похоже, тоже умеет ценить маленькие радости и запрещает всем вторгаться в эти земли.

— Благодарю за честь, досточтимый Джед-Птах-Иуф-Анху. — Воин осторожно взял легкую чашу из тонкой слоновой кости своими пальцами, привыкшими с силой сжимать древко копья и рукоять тяжелого щита, поднес к губам, сделал маленький глоток. На вкус незнакомый напиток оказался вяжущим, чуть кисловатым и… И каким-то необычно теплым.

— Не торопись, — посоветовал писец. — Но пока не трогай курицы. Вино нужно пить на пустой желудок, только так можно в полной мере ощутить его вкус и воздействие.

— Благодарю за честь, — еще раз кивнул номарий. — Никогда не пробовал ничего подобного.

— Честь для меня, отважный Саатхеб… — Джед-Птах-Иуф-Анху оторвал от своего цыпленка ножку и принялся ее неторопливо обгладывать. — И не нужно меня благодарить, я делаю все это из самой обычной корысти.

— Угощаешь меня дорогим вином и курицей из корысти? — вскинул голову воин. — Наверное, я плохо тебя расслышал.

— Нет, ты услышал правильно. — Обсосав кость, чиновник небрежно зашвырнул ее в пески. — Через пару лет, когда ты будешь возвышенным, богатым и приближенным к Великому номархом, пьющим апское вино каждый день, утром и вечером, тебе понадобится умелый писец, чтобы пересчитать добро, переписать кладовые, чтобы следить за работниками и давать им указания. Может быть, тогда ты вспомнишь толстого ленивого смертного, который впервые угостил тебя вином. И если не захочешь позвать меня самого, то хотя бы спросишь совета, где найти честного и хорошо обученного служителя.

— Почему ты думаешь, что через два разлива я стану номархом? — Саатхеб ощутил в горле холодок от столь близкого величия и нервно опрокинул в рот чашку с вином.

— Потому что уже очень, очень давно и хорошо выполняю свою работу. — Джед-Птах-Иуф-Анху вцепился толстыми пальцами в грудку цыпленка и, вырвав ее целиком, начал обгладывать прямо из пятерни. — Не так много номариев в твоем возрасте командуют армиями. Пусть маленькими, но своими. Не многие из них способны истребить полтысячи служителей Хаоса, потеряв всего пять десятков копейщиков. И далеко не многие номарии способны привести к ногам Нефелима по одному рабу на каждых двух своих воинов. Кто-то поверил в тебя, отважный Саатхеб. Поверил настолько, что рискнул тремя сотнями копейщиков и одним толстым писцом, дабы проверить твои способности. Кто это был, номарий? Жрецы храма Сехмет? Кто-то из Мудрых? А может, на тебя соизволил взглянуть сам Сошедший с Небес?

— Да, — признал Саатхеб, — Великий видел меня. Мудрый Хентиаменти призвал меня к нему во дворец.

— Ты видел Великого?! — вскинулся писец. — Ты его видел своими глазами? Каков он, номарий? Скажи мне, как он выглядит, что говорит?

— Он огромен, — полуопустив веки, ответил воин. — Он так велик, что даже лежа превышал меня почти вдвое. А рост его таков, что, выпрямись он, окажется выше самой древней пальмы. У него прекрасная кожа цвета юного хлебного ростка. Она полупрозрачна и напитана светом. Он вообще не говорит, но разум его столь могуч, что даже я, смертный и необразованный копейщик, ощутил его мудрость и понял его волю, хотя и не услышал ни звука.

— Ты видел Сошедшего с Небес, — не столько с завистью, сколько с восхищением вздохнул Джед-Птах-Иуф-Анху, немного подумал, а потом откупорил флягу с драгоценным вином, разлил его в две чашки, кивнул, приглашая воина взять свою. — Вот видишь, отважный Саатхеб, сам Нефелим поверил в тебя. Он правит миром уже двадцать веков, а потому не может ошибиться в смертном. Если в тебя поверил даже Великий, то как могу я усомниться в этом? Ты будешь величайшим из воинов Кемета, и я прославлюсь лишь тем, что смогу называть твое имя среди своих знакомых. Когда ты приведешь обоз в Неб, когда Великий узнает о твоей победе и увидит, сколько пленников ты привел, тебе будет доверено вдесятеро больше копейщиков и ты получишь во много раз более важный приказ. И награда твоя окажется такой, что я готов подписаться тебе на службу хоть сейчас, номарий. Всего один переход — и ты сам не догадываешься, что ждет тебя впереди.

Толстяк неторопливо, меленькими глоточками выпил вино, отклонился в сторону, черпнув песка и вытерев им руки, после чего закрутил головой:

— Сиут! Где ты шляешься, бездельник?! Забирай курицу. Можешь ее доесть, я больше не хочу. Но сначала принеси мне накидку, здесь становится холодно.

У чиновника изо рта шел пар — а значит, ночь уже вступила в свои права, выстужая безжизненные просторы. Стало быть, к полуночи станет еще холоднее, а к утру…

Номарий отогнал нехорошие мысли, взял с тарелки и разорвал курицу, с удовольствием поглощая вкусное белое мясо. Мальчишка, ученик писаря, крутился неподалеку, видимо, рассчитывая на объедки и от Саатхеба, но воин по впитавшейся в кровь привычке обсосал все до последнего хрящика — ведь еды никогда не бывает слишком много.

Лагерь потихоньку утихал. Копейщики начинали похрапывать: кто — завернувшись в толстую циновку и прикрывшись накидкой, кто — сбившись по несколько человек под одной шкурой. По коже побежали мурашки. Номарий, вытерев руки о песок, поднялся, подошел к караульным, следящим за пленниками. Те, согреваясь, прогуливались из стороны в сторону, крутили руками. Рабы, связанные спина к спине, сидели недвижимо, лишь с губ срывались облачка легкого пара.

— Посмотри на ту женщину, — прозвучал шепот в самом ухе. — Она вся трясется от холода. А рядом с ней маленькая девочка. Она сидит спокойно. Но не потому, что ей тепло. У нее не осталось сил даже на то, чтобы озябнуть. Она засыпает, чтобы отдать свое сердце на весы Анубиса, а тело оставить в этих песках. Они обе не доживут до утра. А сколько еще таких окажется среди твоих пленников? А сколько из них утром начнут кашлять, покроются крупными каплями пота, не смогут сами переставлять ноги…