Пол Андерсон - Чёлн на миллион лет
Он недоверчиво покачал головой. Как большинство придворных, он никогда не уезжал надолго и, как правило, не дальше одного дня пути от Киото. И во всех случаях в экипаже — ради церемоний, к которым люди его круга относились скорее как светским, нежели религиозным: любоваться цветущими сельскими долинами весной или кленовыми листьями осенью, созерцать, слагая стихи, лунный свет на озере Бива…
— А ты хочешь идти пешком, — бормотал он. — По дорогам, которые любой ливень обращает в трясину. Горы, пропасти, бурные реки. Голод, дождь, снег, ветер, палящее солнце. Невежественные жители. Дикие звери. Демоны, призраки. Нет, нет! — Он опустил чашечку, выпрямился, и голос его окреп. — Это не для тебя. Странствовать тяжко даже в юные годы, даже мужчине. А ты женщина, ты постареешь и погибнешь ужасной смертью. Я не допущу этого!
Его озабоченность была искренней и даже трогательной. И чем напоминать ему, что он не имеет над ней, собственно, никакой власти, она предпочла мягко спросить:
— Разве я кажусь тебе слабой?
Он замолк. Только глаза беспокойно бегали, словно сверля платье и разглядывав тело под ним — тело, которое некогда принадлежало ему. Но нет, обрезала она себя, такое ему сейчас и на ум не приходит. Воспитанный человек, он считал наготу отталкивающей, и в самые пылкие часы они не расставались с одеждой, хотя бы условной. В конце концов он прошептал:
— Не спорю, как ни странно, годы почти не коснулись тебя, если коснулись вообще. Ты свободно войдешь за двадцатилетнюю. А на деле — сколько тебе? Мы знакомы без малого тридцать лет, и тебе было не меньше двадцати, когда тебя представили ко двору, так что ты не намного моложе меня. А мои силы, увы, уже на исходе.
Молодец, что говоришь честно, подумала Окура. Я не могла не видеть, что ты потихоньку стареешь, держишь книгу все дальше от глаз, все чаще морщишься, не вполне расслышав слова собеседника; половина зубов у тебя уже выпала, тебя трясет озноб, тебя донимает то кашель, то простуда; а кости по утрам, когда надо вставать, не ломит? Уж мне ли не знать эти приметы, я ли не наблюдала их всякий раз, когда немощь уводила у меня тех, кого я любила?
Искушение сказать Ясухире правду возникло сразу, как только до нее долетели дурные вести, и она принялась соображать, чем они могут обернуться для нее лично и как ей поступить. Она сдержала себя, но назойливое искушение не угасло. Ну а если поддаться соблазну — разве это повредит ей? Этот человек достоин доверия. Хотя неясно, поддержит его ее откровенность или повредит ему. Ладно, решила она, буду с ним честной. По крайней мере, у него появится тема для размышлений, помимо собственных потерь и печалей, которая как-то скрасит его одиночество.
— Я старше, чем ты думаешь, мой дорогой, — тихо произнесла она. — Хочешь знать мой истинный возраст? Только предупреждаю, тебе может показаться, что я помешалась.
Он вновь внимательно посмотрел на нее, прежде чем ответить:
— Не покажется. Ты таишь в себе куда больше, чем выносишь для общего сведения. Думаю, я всегда догадывался об этом, пусть смутно. А может, у меня не хватало духу разобраться в тебе до конца.
Выходит, ты мудрее, чем я предполагала, подумалось ей. Решимость исповедаться ему обрела большую четкость.
— Выйдем наружу, — предложила Окура. — То, что я собираюсь тебе поведать, не предназначено ни для кого другого.
Не утруждая себя плащами, они вместе вышли на веранду, обогнули здание и по крытой галерее достигли беседки над прудом. Над его безмятежной гладью на берегу высился камень в человеческий рост; шероховатую его поверхность украшала эмблема клана, только что потерявшего это поместье. Остановившись, Окура произнесла торжественно:
— Вот подходящее место показать тебе, что мой язык не служит злым духам, погрязшим во лжи.
И в подкрепление своего заверения привела отрывок из «Книги лотоса», выбранный заранее. Ясухира ответил с приличествующей случаю серьезностью:
— Достаточно. Я верю тебе.
Он принадлежал к течению, полагающему, что великий Будда самолично следит за всеми человеческими поступками.
Вокруг была целомудренная красота. Морось заползала в беседку и покрывала мелкими капельками одежду, волосы, ресницы. Холод и тишина ощущались как неземные силы, которым нет до них двоих никакого дела.
— Ты думаешь, мне около пятидесяти, — сказала она. — В действительности я старше. Более чем вдвое старше.
У него перехватило дыхание. Пристально взглянув на нее, он отвел глаза и спросил с подчеркнутым хладнокровием:
— Как это может быть?
— Сама не понимаю. Знаю, что родилась в правление императора Тобы, со времен которого клан Фудзивара правил страной так успешно, что повсюду установился мир. Росла как любая девочка из хорошей семьи — с той разницей, что никогда не болела, а как только стала взрослой, всякие внешние перемены во мне прекратились, и с тех пор я такая, какой ты видишь меня сегодня.
— Какая же судьба тебе уготована?
— Говорю тебе, не ведаю. Я изучала науки, молилась, углублялась в медитацию и самоограничения, но озарение так и не пришло. В конце концов я решила продолжать вести эту долгую жизнь достойно, как только смогу.
— Это, должно быть, нелегко.
— Нелегко.
— Почему же ты не откроешься другим? — Голос Ясухиры дрогнул. — Ты могла бы считаться святой, праведницей, бодхисатвой[25]…
— Знаю заведомо, что не гожусь в святые. Я мучаюсь тревогами, неуверенностью в себе, меня одолевают желания, страхи, надежды, мне присущи все телесные грехи. По мере того как мою неподверженность старению стали мало-помалу замечать другие, я столкнулась с завистью и злобой, люди начали страшиться меня. И тем не менее я не могла заставить себя отречься от мира в пользу возвышенной бедности. Так что, Миюки, кто б я ни была, я не праведница.
Он погрузился в раздумье. За садовой оградой кружилось бесформие. Потом он наконец осмелился спросить:
— Как ты все-таки жила? На что были похожи все эти годы?
— Когда мне было четырнадцать, меня присмотрел мужчина много старше меня, — как его имя, теперь неважно. Он был влиятельным человеком, и мои родители поощряли его ухаживания. Никаких чувств я к нему не испытывала, но не знала, как отказать. Кончилось тем, что, проведя со мной три ночи, он сделал меня своей младшей женой. Он же представил меня ко двору Тобы, который к тому времени отрекся от престола. Я родила нескольких детей, двое выжили. Однако Тоба умер, а вслед за тем и мой муж. Вскоре разгорелась война между кланами Таира и Минамото. Я воспользовалась ею, чтобы отказаться от службы при вдовствующей особе и, получив причитающееся вознаграждение, вернуться в семью, где выросла. Обычай, что дамам, не состоящим при дворе, приличествует уединение, был мне на руку. Но это же было пустое существование!