Генри Олди - Герой должен быть один

Убьем и уйдем.

Впервые жезл показался Гермию невыносимо тяжелым.

…Лукавый чуть не упал, когда Хирон властно отстранил его и как ни в чем не бывало направился к близнецам.

Хвост кентавра описал в воздухе замысловатую восьмерку; Хирон наклонился, сорвал желтый цветок нарцисса и засунул его себе за ухо.

– До ясеня докинешь? – спокойно спросил кентавр у Ификла, одной рукой указывая на камень на плече мальчишки, а другой махнув в сторону ясеня, растущего в двадцати шагах.

– До тебя докину, – враждебно отозвался Ификл и, подумав, добавил: – Ближе не подходи… лошадь.

– Сам ты лошадь, – засмеялся Хирон, пританцовывая на месте. – Пуп не надорви, герой! Ну-ка, дай сюда камешек…

Гермий удивленно смотрел, как Ификл безропотно отдает кентавру свое оружие, а Хирон взвешивает камень на ладони – глаза кентавра при этом странно вспыхнули – и швыряет глыбу в старый ясень.

– Здорово! – одновременно выдохнули забывшие обо всем близнецы, когда камень врезался в корявый ствол и, ободрав кору, упал к подножию пелионского великана.

– А вы думали! – в тон им отозвался Хирон, блестя зубами, которые завистник скореей всего назвал бы лошадиными. – Ну что, парни, поехали ко мне в гости?

– Поехали? – недоверчиво переспросил Алкид, запустив в ясень своей палкой и промахнувшись. – Мы тебя что, в колесницу запрягать будем?

– Нет уж! – расхохотался кентавр. – Мы с вами как-нибудь без колесницы обойдемся…

И подхватил под мышки сперва Ификла, а потом и Алкида, изогнувшись и усаживая братьев на своей конской спине.

– Держитесь! – строго приказал Хирон, но в этом не было нужды: Алкид ухватился за брата, Ификл вцепился в правый локоть кентавра, и две пары пяток дружно забарабанили по гнедым бокам Хирона Кронида.

– Эх, жаль, стрекала нет! – заикнулся было Алкид, с тоской поглядывая на брошенную им палку, но кентавр сделал вид, что не расслышал, и медленной иноходью двинулся к кустам маквиса, откуда не так давно появился.

У самых кустов он задержался и покосился на одиноко стоящего Гермия, словно впервые его заметив.

– А этого с собой возьмем? – небрежно спросил Хирон, теребя свободной рукой цветок за ухом.

– Не-а! – возмущенно заорали близнецы, а Ификл даже погрозил Пустышке кулаком, чуть не свалился на землю и поспешно уцепился за Хирона.

– Правильно! – согласился кентавр, тряхнув гривой спутанных волос. – Этого мы не возьмем! А если он сам придет, то мы его…

– Зарежем! – предложил Алкид.

– Повесим! – добавил Ификл.

– А потом утопим, – вполне серьезно подытожил Хирон. – И после всего этого заставим развести костер и сварить нам похлебку. Договорились?

И, не дожидаясь ответа, весело заржал и двинулся напролом через кусты.

Когда треск, топот и вопли значительно отдалились, покинутый в одиночестве Гермий почесал в затылке, сунул жезл за пояс и, растерянно пожав плечами, двинулся следом за Хироном, вполголоса проклиная колючие ветки, норовящие хлестнуть Пустышку по лицу.

Уже почти дойдя до самой пещеры – Гермий прекрасно помнил, где она, потому что именно у Хироновой пещеры Семья клялась Стиксом не нарушать границу Пелиона без дозволения кентавра, – Лукавый вдруг резко свернул в сторону и устремился между соснами туда, где еле слышно смеялся бегущий по дну оврага ручей.

Позже.

К пещере он подойдет позже, когда вернет себе прежний облик, а таким, растерянным и смятенным, он не хочет предстать перед Хироном. Негоже богу пребывать в растрепанных чувствах, да и вообще… стыдно. Стыдно, и все тут! Сколько душ в Аид отвел, и ничего, а сейчас своя душа не на месте…

Вот ведь что странно – едва Гермий признался сам себе, что ему стыдно, и не столько перед Хироном стыдно, сколько перед мальчишками, перед восьмилетними смертными шалопаями, как ему сразу стало легче. И сосны перестали укоризненно качать ветками, и кусты перестали тыкать в него сучками, и сухая хвоя под ногами зашуршала гораздо благожелательнее, и мордочка симпатичной дриады высунулась из дупла, подмигнула Гермию и, застеснявшись, исчезла с легким смехом.

«Правильно, – подлил масла в огонь Лукавый, – посмешище я и есть! Вон Аполлон с Артемидой у болтливой Ниобы не то дюжину детей перестреляли, не то вообще два десятка (кто их считал, покойников-то?!), а потом сияли, как солнце в зените, и все хвастались, что ни одной стрелы зря не потратили! Тантал или там Прокна, жена Терея, – эти не то что чужих – своих детей не пожалели, зарезали, как скотину, а после еще и еду из них сготовили… Ну нет же, нет такой богини – Совесть! Ата-Обман есть, Лисса-Безумие, Дика-Правда, наконец, – а Совести нету! Ну почему у всех ее нет, а у меня есть?! Что ж я за бог такой невезучий?! Ведь сказать кому: Лукавого совесть замучила – засмеют! Воровал – не мучила, врал – как с гуся вода, друг на дружку натравливал – и глазом не моргал… пойду к Арею, в ножки поклонюсь: научи, братец, убивать!.. Этот научит… вояка! Все хвастается, что Гера его прямо в шлеме родила! Видать, головку-то шлемом и прищемило…»

Спустившись к ручью, Гермий не сразу заметил, что от приступов самобичевания он как-то машинально перешел к мысленному бичеванию своего вечного недруга Арея; не сразу заметил он и то, что у ручья уже кто-то сидит, свесив в воду раздвоенные копыта и задумчиво почесывая кончик острого и волосатого уха.

– Привет, Лукавый! – правое копыто взбаламутило тихую до того воду. – Какими судьбами?

– Привет, – отозвался Гермий, садясь рядом.

Старый сатир Силен, наставник и вечный спутник кудрявого Диониса, покосился на расстроенного бога и неопределенно хмыкнул.

Лукавый поморщился – от Силена явственно несло перегаром.

– Вот когда я учил юного Диониса нелегкому искусству винопийства… – Не договорив, Силен замолчал; потом, не глядя, протянул руку и выволок из груды сушняка объемистый бурдюк.

Бурдюк зловеще булькнул.

– Дай сюда, – неожиданно для самого себя приказал Гермий. – Давай, давай, не жмись…

– Не жмись, козлоногий, – наставительно поправил его Силен, смешно шевеля ушами. – Когда у вас, богов, неприятности, вы должны быть грубы и неприветливы.

Бурдюка, однако, не дал – потряхивал им, вслушивался в бульканье, скалился щербатой пастью.

– Какие у богов неприятности? – пожал плечами Гермий. – А вот у тебя, козлоногий, они сейчас начнутся. Из-за жадности. И никакой Дионис тебе не поможет. Понял?

– Понял, – равнодушно кивнул сатир. – Как не понять… Пей, вымогатель! Авось, повеселеешь – на тебя такого смотреть и то противно! Подняли шум на весь Пелион – Хирон копытами топочет, этот летун кадуцеем машет, орешник трещит, камни чуть не сами собой из земли выворачиваются… Как не выпить после трудов праведных?