Смех бессмертных - Денис Викторович Лукьянов

В диалог вступать не хочется: он не маг, не колдун, не в силах противиться судьбе и речам среброкистого бога.

– Ты мне должен рассказ про картину, – говорит Грецион, вставая.

– Должен-должен, кредитов не беру – так, микрозаймами побираюсь. – Хихикает. Откашливается. Шутки – глупо. – Ты там в гостиной, главное, не застрянь. Просто не смотри на эту картину.

– Думаешь, – вдруг спрашивает Грецион, сам не понимая, почему. – Проклята?

– Не думаю. – Феб закатывает глаза, слегка постукивает костяшками пальцев по лбу. – Знаю. Сам ведь писал. Иди давай!

На картину Грецион не смотрит, хоть соблазн велик, – проходит мимо, зажмурившись. Накидывает куртку, заказывает желтобрюхого-жука такси – такая-то марка, такой-то номер, – и мчит через город, наблюдая, как падают крупные снежинки, как смыкается над головой ненавистная зима; барахлит радио, музыка кривая, слов не разобрать, а таксист подпевает этой, лишь ему понятной абракадабре, будто бормоча католические песнопения: dies irae dies irae!

Все лучше, чем идти под снегом.

Перед тем как вернуться в институт – о, черная крепость! – заходит в аптеку. Долго думает, спросить ли про таблетки от галлюцинаций; вспоминает, продают ли их просто так или придется идти к врачам, вновь выслушивать страшные диагнозы, пусть и зарекся не делать больше ни шагу в их белые кабинеты с издевательскими пухлыми буквами на плакатах для проверки зрения. К чему они там? Окулист на другом этаже. Неужто просто ради того, чтобы было, чтобы поддерживалась иллюзия привычного мира; ведь больница должна быть Больницей, школа – Школой, торговый центр – Торговым Центром; таков проект мироздания, таковым он растиражирован назойливой рекламой – «только сегодня, только сейчас, успейте до второго пришествия, до Рагнарёка, до эпохи нового солнца».

Грецион думает до тех пор, пока молодая девушка-аптекарь не спрашивает: нужна ли помощь? Он приходит в себя, берет хорошее натуральное успокоительное и бутылку воды – глотает две таблетки зараз, совсем не по инструкции, – и спешит в институт, слыша фантомное тиканье остановившегося браслета – или это близятся к полуночи стрелки на циферблате судного дня? Стажер уже ждет в аудитории, даже не приходится смотреть в глаза декану: тот пронесся мимо с кипой бумаг, буркнув нечто невнятное. Стажер – точнее стажерка, – представляется, говорит: «Лена Вавиленова», протягивает руку, и Грецион медленно, неуверенно жмет ее в ответ; хватка крепкая, маникюр неоново-рыжий, глаза ярко-рыжие – линзы? – дреды-грива, как хлеба густые, темно-рыжие – краска? – в ухе квадратная серьга – сталь? серебро? – лицо бледное, белесое, с россыпью веснушек, фигура спортивная – зал? – футболка черная – оверсайз? Как много сомнений… почему так?

Слова. Точно. Стажерка уже говорит что-то.

– Профессор, очень рада…

Он не отвечает сразу, в голове все еще ошметки слов и образов. Аудитория вдруг наполняется фигурами других студентов, и Грецион видит себя как бы со стороны – с опозданием догадывается, что это просто воспоминания. Да, он был здесь несколько дней назад, читал одну из тысячи серых и однообразных лекций – когда, ответьте, когда он стал считать их такими?! – скучал и смотрел в скучающие же глаза студентов. Преподавал без вкуса с тех самых пор, как вышел из больницы со свинцовыми отзвуками диагноза в голове; как стоял и мок под холодным дождем, хотя зонт держал в руке – в наушниках звучало: «Это страхи, это жизнь вниз головой! это бесы все кружатся надо мной» [5] – и под эту музыку рока вспоминал, с каким наслаждением завтракал пончиками на этой улице с Фебом – то кафе, кажется, уже закрыли, – а потом шел в художественный магазин и, пока Феб судорожно выбирал краски и акварельные маркеры, сам рассматривал стикеры, ежедневники и держал себя в руках, чтобы не скупить все; редко сдерживался и часто раздавал ненужное студентам, когда, потехи ради, устраивал викторины, где правильных ответов не знал никто, кроме него. А в тот вечер стоял, мок и понимал, что дождем с него смывает все преподавательское удовольствие. Все, к чему так стремился…

От холода воспоминаний мысли становятся на удивление стройными. Грецион наконец возвращается в реальность.

– Не делайте поспешных выводов, – фыркает он и принимается говорить, как на лекциях, складно, с жаром. Побочный эффект таблеток? Побочный эффект – нормальность. – Вы еще даже парой слов со мной обменяться не успели. Я не терплю навязанной помощи, понимаете? Давайте сразу придем к компромиссу. – Грецион складывает ладони, чуть наклоняет голову веред. – Я отправлю вас гулять на все четыре стороны, а после просто очень красиво распишу все в документах. Или – подождите прерывать! – если вы из породы студентов, действительно желающих работать… Бойтесь желания своего! Я завалю вас кипой пыльных книг, бумаг, архивов. Мне не нужна помощь. Не сейчас.

Стажерка внимательно выслушивает. Кивает. Ухмыляется.

– Может еще скажете, что в гробу меня видели? Чтоб уж точно добить.

– Не вас – себя. – Он садится на парту. Вздыхает. – Я уже почти там.

Неловкая тишина. Так и должно быть? Слишком густой воздух, слишком тяжело дышать.

– Тогда давайте правда найдем идиотский компромисс. Чего вы хотите?

Она играет с ним, закидывает удочки с блестящими острыми крючками и упитанным мотылем, а он с наслаждением клюет – знает, что сам утянет ее на дно, чтобы отрезвить и отпустить с миром. Отвечает честно:

– Найти вечность. Разве непонятно?

Мог, мог, мог, он уже мог ее найти! Вместо того чтобы стоять здесь и вести нелепый разговор с этой дикой кошкой – вот кого она ему напоминает, наконец понятно! – мог выступать на конференциях в других вузах и срывать овации, называя примерные координаты Гипербореи; нет, мог пойти куда дальше, наука – это мелочи, кабинетные крысы добиваются малого, а он… он мог договориться об экспедиции! Копаться в грязи и находить серебряные геммы с проклятьями Аполлону и монеты с изображением падающего Гелиоса, а потом – осколки пилонов с картины Феба и крепкие корни, наверняка поросшие голубой травой, голубой травой, что поет, голубой травой, что крушит железо, сталь и его кости…

Грецион хватается рукой за лоб. Морщится. Стискивает зубы.

– Грецион Семеныч, – стажерка не сдается, пытается расколдовать его словами, но заклятье голубой травы не снимает даже поцелуй истинной любви, – но именно поэтому я и…

– Стоп-стоп-стоп! – Грецион взмахивает руками, встает, подходит ближе. – Только не говорите мне, что вы здесь ради того же. Чего хотите? Разделить со мной вечность, правда, что