Нахаловка#2 - lanpirot

Участковый обернулся и с прищуром посмотрел на недовольного пассажира, а затем иронически произнес:

— Не поехали, Махмудка, а полетели! Пристегнулись простынями! От винта! — И он завел свое раритетное средство передвижения.

Эту легкоузнаваемую цитату из кинофильма «Ирония судьбы, или с легким паром», Светлана сразу опознала. Она очень любила эту старую киноленту, транслируемую на Новый год, наверное, по всем каналам. А вот Игорешку она отчего-то раздражала, и на этой почве у них постоянно возникали разногласия. Но со временем она привыкла к этой его непереносимости старых советских комедий, которые она полюбила с детства всей душой, сидя вместе с родителями холодными зимними вечерами возле нарядной елки.

А Митрофаныч еще и запел:

— Под крылом самолета о чем-то поет…

— Да езжай уже, старый шайтан! — недовольно выругался сквозь зубы Махмуд.

Вообще, Светлана заметила, что пожилой таджик, с первого взгляда кажущийся невозмутимым, отчего-то нервничает. Его кривоватые пальцы постоянно двигались, словно перебирая невидимые четки, а мышцы, словно бы находились в напряжении. Да он и в машине сидел, как будто кол проглотил. Но сказать точно, ошибается она или нет, Дроздова не могла, поскольку с недовольным Махмудом дел раньше не имела. Может он все время такой недовольный и нелюдимый. Но криминальная психология, которую ей преподавали во время учебы, была одним из любимейших предметов.

Сделав в памяти зарубку, повнимательнее приглядеться к этому подозрительному старику, Светлана с удовольствием подхватила, припомнив, как этот эпизод звучал в любимом кинофильме:

— Душевно-душевно!…о чем-то поет зеленое море тайги!

Несмотря на происходящий вокруг нее весь этот «деревенский сюр» с убийством свиньи и найденной в её чреве расчлененкой встреченного утром киллера (правда об этом в тот момент она и не подозревала), ей отчего-то стало хорошо-хорошо, как в далеком детстве, когда она летом у бабушки гоняла с соседскими ребятишками в казаки-разбойники, где она всегда играла на стороне «закона».

— Ай, Светлана! Ай, товарищ следователь! Ай, молодца! — восторженно воскликнул Сильнягин, обрадованный её неожиданной поддержкой. — Сразу видно — наш человек! Переезжай в Нахаловку, Светлана Батьковна! Нечего тебе в том городе делать! Вот в твои надежные руки я тебе с радостью бы свой участок и передал! — Автомобиль Сильнягина тем временем покатил по дороге к гаражу Кирьяна.

— Захвалите вы меня, Филимон Митрофаныч! — со смехом ответила Дроздова. — Не могу я сюда переехать — у меня в городе муж! — Привела она в свое оправдание железобетонный довод.

— Эх! Ну, это ты поспешила, девка! — отозвался участковый. — Хотя, а что муж? Муж, как известно, объелся груш! Не захочет с тобой переезжать — так мы тебе у нас отменного жениха найдем!

— Уж не вас ли, Филимон Митрофаныч? — подначила старика Света.

— Ох, егоза! — погрозил ей пальцем Сильнягин. — Да куды ж мне женихаться? Был бы помоложе чуток…. А так — не сегодня-завтра коньки отброшу! А парни хорошие у нас найдутся! Вон, можно у Катьки в бригаде пошукать! Лесорубы! Красавцы! Прям тридцать три богатыря! Эх… — УАЗик резко затормозил — В свете фар показался сарай Кирьяна, и сам хозяин, стоящий у распахнутых ворот с прискорбным выражением лица и взъерошенной плешивой шевелюрой.

Сильнягин залихватски остановил «козла», едва не наехав на Бочкина.

— Филимоныч, сдурел? — заверещал, испугавшись, водитель грузовичка. — Задавить же мог!

— Так не задавил же? — парировал его претензию пожилой мент, резво выбираясь из-за руля. — А ты вот бедную животину вусмерть ухайдохал!

— Ну, так то — я, а то — свинья… — заикнулся, было, Кирьян, но Сильнягин, приблизив свое небритое лицо к самому уху Бочкина грозно прошептал, но так, чтобы не расслышал Махмуд:

— Не вздумай трепать языком, Кирюха, пока я буду допрос вести! Стой, да помалкивай себе в тряпочку! Усек?

Кирьян молча кивнул, за что Сильнягин одобрительно похлопал его по плечу: мол, молодец!

— Ну, я долго ждать буду, гражданин начальничок? — цепко зыркнув по сторонам из-под прищуренных глаз, произнес таджик. — Мне уже по возрасту пора колеса принять, корвалолу накапать и бай-бай в кроватку!

— Да не прибедняйся ты, Махмудка, — не принял во внимание жалобы старика участковый, — ты еще здоров, словно конь. — Думаешь, я не знаю, как ты до сих пор у себя на ферме упахиваешься? Похлеще иного молодого! Ты лучше своего внучка к работе приставь! А то пропадает пацан ни за грош…

— А ты меня не учи, ментяра! — Неожиданно окрысился пожилой таджик, видимо причина, озвученная Сильнягиным, была для Махмуда очень болезненной.

— Ладно, извини, старый! — неожиданно извинился Филимон Митрофаныч. — У самого за твово пацана душа болит. Ведь я тоже его с малолетства пытался на путь истинный наставить. Но не вышло у нас чего-то… — И он, словно оправдываясь, развел руками. — Недосмотрели. Я, так-то, с себя ответственности тоже не снимаю…

— Хватит уже! — устало произнес таджик. — А с Тимкой все нормально будет — мы его намедни к старой Лукьянихе определили…

— Ой, смотри, Махмуд, не перегни палку… — предупреждающе протянул участковый. — Если насильно…

— Да окстись, ментяра! — невежливо перебил Митрофаныча Али-Баба. — Он сам попросился! Представляешь?

— Ах, да! — хлопнул себя пятерней по лбу участковый. — Я же сегодня Алешкину машину на дороге останавливал — опять лихачил, паразит! Он как раз с Тимохой был… — припомнил Сильнягин. — И они что-то с крестником мне про Лукьяниху плели… Правда, что ль, сам согласился?

— Валька с Алешкой его к Лукьянихе вечор увезли, — ответил Махмуд. — Пока желание бросить эту гадость не пропало.

— Это же здорово, Махмудка! — действительно обрадовался Сильнягин. — Может, сумеет помочь старуха-то. Ведь многих из синей ямы вытащила!

— С Тимкой куда запущенней ситуация… Но, дай-то бог, дай-то бог! — с надеждой в голосе произнес старый таджик. — А теперь хорош трындеть, показывай свинью — и разбежимся…

— Заходи, дорогой… — Сильнягин первым вошел в сарай и остановился у склоченного из досок кособокого стола с лежащей на нем распотрошенной животиной. — Смотри. И внимательно смотри! — предупредил он.

Вошедший следом таджик наклонился над тушей свиньи, из распахнутого чрева которой еще несло свежей парной кровью, и ловко пробежался пальцами по её «пробитым» ушам. Затем его пальцы скользнули по выжженному на толстой ляжке клейму. Только после этого он вытащил