Чудак на холме - Лев Юрьевич Альтмарк

– Мертвец под гипнозом? – усмехается Омельченко. – Бр-р, страсти-то какие…

– А вот это для меня и в самом деле загадка. Вы же не станете утверждать, что в действительности существуют зомби, как в американском кино? И к тому же, как вы говорите, бывший покойник – сегодня вполне нормальный человек. Дышит, хочет есть и, извините, ходит на горшок.

– В том-то и дело, – Омельченко задумчиво глядит на свою чашку с недопитым кофе.

– И всё-таки чем я могу вам помочь? – напоминаю, хотя вопрос, скорее, риторический и не требующий прямого ответа. – Ведь вы не случайно приехали к нам, разве не так?

– Есть ещё одна деталь, которая, надеюсь, будет вам интересна. Она-то и натолкнула нас на мысль обратиться именно к вам. В беседах с Павловым несколько раз всплывало имя израильского учёного по фамилии Гольдберг. Он будто бы разработал технологию и уже производил ранее манипуляции с перемещением сознания. Переселение души Столыпина в тело зека Павлова – его работа, как утверждает сам Павлов… Потому я и оказался у вас, Даниэль.

Не знаю, что ему ответить, лишь молча сижу за своим столом и гляжу в окно, но что там происходит, честное слово, не вижу.

– Нам известно, что вы прежде общались с загадочным Гольдбергом, и ваше начальство этот факт подтверждает, – продолжает Омельченко добивать меня. – Мы в общих чертах знаем, что он за человек и чем занимается. Надеюсь, наши мнения о его работе совпадают: это достаточно спорная и не совсем легитимная деятельность. Как со стороны закона, так и со стороны морально-этической.

Мне остаётся только развести руками, потому что я и в самом деле хорошо знаком с профессором Гольдбергом, но совершенно ничего не слышал о нём в последние два года. Да и слышать не хотел, ведь при всех своих регалиях и заслугах он занимался нередко такими вещами, которые то и дело попадали под статьи уголовного кодекса. Уж это я знал прекрасно.

– И чем же я могу вам помочь? – опять интересуюсь, догадываясь, что ничего хорошего из дальнейшего нашего разговора не узнаю.

– Мы хотим, чтобы вы помогли нам во всей этой путанице разобраться, – Омельченко глядит на меня немигающим взглядом, словно уже не просит, а требует помощи. – Никаких обвинений никому мы не предъявляем, ведь задержанный нами человек противоправных деяний пока не совершил. Дебош на съёмках фильма – мелкое хулиганство, не заслуживающее внимания. Но его происхождение и обличие… Какой с него спрос, если он фактически покойник и его формально не существует? Куда его деть? Это тоже большая проблема, которую мы никак не можем разрешить…

Каждый раз, когда передо мной ставят задачу, в которой нет точных исходных данных и не совсем понятно, что в итоге необходимо получить, мне с некоторых пор представляется следующая вымышленная, почти абстрактная для окружающих картинка. Я сижу на вершине высокого холма, где спокойно греюсь на солнышке и умиротворённо озираю расстилающиеся окрестные пейзажи. Но что-то беспокоит меня, не даёт до конца расслабиться, и я помимо желания начинаю спускаться вниз. И сразу же вокруг меня сгущаются тени, становится зябко и неуютно, но спускаться почему-то необходимо. Иначе нельзя. Тревога и непонятная досада почти реальным облаком окутывают меня, но… никуда не денешься. Спускаюсь, предчувствуя беду…

– Понятия не имею, где сейчас этот загадочный профессор Гольдберг, – пожимаю плечами. – У израильской полиции к нему сегодня претензий нет, и мы не следим за его передвижениями.

– Мне кажется, что если он занимался какими-то манипуляциями с этим псевдо-Столыпиным, то вполне может вызвать интерес – как ваш, так и наш. И находится он, по-моему, где-то совсем неподалеку.

– С чего вы так решили? «Неподалеку» – очень растяжимое понятие. Подобное переселение душ можно производить в любом месте. Хоть на квартире на пятом этаже, хоть в джунглях Латинской Америки. Можете мне поверить.

– Вот в этом бы и не мешало всем нам убедиться.

– Хотите, чтобы мы разыскали его для беседы с вами?

– Думаю, встречаться пока преждевременно. Побеседовать с ним мы ещё успеем. Нам важно, чтобы вы помогли прежде всего разобраться с нашим клиентом, а там посмотрим.

– Предлагаете мне поехать в командировку в Киев и делать выводы уже на месте?

– Ваше начальство в курсе и возражать не станет. Завтра и полетим, если не против. Оформление документов, полагаю, много времени не займёт.

– Что с вами поделать! – только и развожу руками.

И спускаюсь со своего солнечного холма всё ниже и ниже. Туда, где мрак и ожидание беды…

Посидеть со мной в кафе и выпить пива после работы Омельченко отказывается, сославшись на то, что жутко устал после перелёта сюда и бесед со мной и моим начальством. Лучше, мол, он отправится в отель и завалится спать. А завтра с утра нам предстоит снова явиться к майору Дрору, чтобы уладить все дела с командировкой в Киев и составить хотя бы приблизительный план дальнейших действий. Что они там задумали с моим шефом, даже предположить не могу. Да и чем придётся заниматься в Киеве, тоже не очень хорошо представляю. Конечно, побродить на казённый счёт по замечательному городу ни один нормальный человек не откажется, но я, видно, не совсем нормальный, потому что мне никуда не хочется. Меня и дома всё устраивает.

Я не возражал бы недельку поболтаться по полицейскому управлению без срочных дел, степенно приходить утром к девяти и до шести гонять на компьютере преферанс или трепаться о всякой чепухе с коллегами, потом возвращаться домой к жене, неторопливо ужинать и смотреть до самого отбоя дурацкие милицейские сериалы по телевизору. Может, я постепенно превращаюсь в жлоба, которому ничего от жизни не нужно? Вероятно, в этом есть какой-то своеобразный кайф… Но, согласитесь, недельку, пока на тебя не навалили новых дел, высасывающих мозги и отнимающих всё свободное время, можно походить и в жлобах. Мне – не зазорно…

Подбросив Омельченко до отеля, в котором он снял номер, и пожав ему на прощанье руку, обещаю утром заехать за ним, а потом укатываю дальше. Время ещё детское, поэтому можно позвонить другу и коллеге ещё по российской милиции, а потом полиции, Лёхе, которого с моей лёгкой руки с тех достославных времён все зовут Штруделем за его пухлый живот и неистребимое пристрастие к сладким булочкам. Он сегодня самоотверженно вкалывает в убойном отделе, не