Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

– Тук-тук, могу войти?

Из чистого упрямства – конечно, она помнила, что ничего здесь не решает на самом деле, в чужом-то дворце, – из чистого упрямства Карина крикнула:

– Не можете!

– А что так?

И вот пока Карина думала, можно ли заорать: «Я голая!» – в комнату всё-таки вошли. Бывают люди – как мохеровые нитки, такие же безумные, но в целом ничего. Нитки эти пушатся и топорщатся, и волосы женщины – потом Карина узнает, что её зовут Алиса, – тоже пушились и топорщились во все стороны. Платье было на ней совсем простое, светлое, разве что с кружевами по подолу.

– Послушай, деточка, – она присела на кровать, хотя Карина её вовсе и не приглашала. – Это ошибка, ты должна была оказаться совсем не здесь.

Когда живёшь в интернате – привыкаешь за версту чуять речи с линеек и открытий. Кто-то вещает на трибуне, а кто-то под ней давится пирожками (или дымом). Из-под трибуны тебя никогда не тащат, потому что на ней вещает очередная женщина из района (в туфлях-лодочках) или мужчина аж из центра, которому надо в этот день объехать ещё интерната три.

Так вот, речь этой женщины с тонкими нежными руками была ровно такой – речью с линейки.

– Не-а.

Впервые в жизни Карина могла возразить; Ференц вчера прочёл целую лекцию насчёт того, что никого, мол, нельзя сталкивать с их мест, даже русалок, и тем более больных русалок, и почему вообще тот факт, что кто-то тут русалка, – почему он вообще тебя смущает в свете всего остального, а, Карина-свет? Но он ни слова не сказал насчёт, к примеру, вежливости, если кто-то припёрся в твою спальню и норовит порушить только-только отстроенную со вчера определённость. Поэтому Карина повторила:

– Никакой ошибки.

Ну, и перекатилась на живот. Так можно болтать ногами и делать вид, что ты и вовсе без мозгов. Вот же неловко будет, если это баба Ференца.

– Нет, никакой ошибки, мне здесь нравится.

– Да как же так? Здесь, в этом царстве хаоса, – тут она почему-то фыркнула, как будто слышала свою речь со стороны, чего такие, как она, обычно не умели, – и разврата?

– Никакого разврата я не видела. Вы кто?

– О, ну вот Ференц у нас же тёмный властелин, да? А я светлая королева, на секундочку. К светлым-то лучше примыкать. Оденем в белое.

– Да не сдалось мне ваше белое.

– Меня Алисой зовут. А тебя?

– Карина.

Не Алиса явилась за ней в интернат, и не Алиса сожгла её характеристику с неуправляемостью, и не Алиса думала защитить её от Слалом, ещё не зная даже, что Карина именно та, кто ей нужна.

– Ну, Карина, – Алиса потянулась заправить ей прядь за ухо, и от того, какая эта рука была чистая и розовая и как от неё пахло сдобой и сиренью, Карина отшатнулась. – Ну посуди, ну здесь-то что тебе ловить? Призраков в башнях? А там выдадим за принца.

– Да я сама стану как принц.

– Это Ференц тебе сказал?

Вообще-то насчёт принца Карина сама только что придумала, но вот от ямочек на Алисиных щеках, от этого маленького уютного заговора, в который её словно приглашали, а она не хотела, потому что в такие заговоры вступают мамы с дочерьми или никто, – от всего этого она кивнула и сообщила:

– Ференц лучше всех.

– Да быть не может, чтобы я настолько опоздала. Ты же здесь всего вечер?

– И полдня ещё.

– Ну и какие тогда могут быть выводы? Послушай-ка, давай ты прямо сейчас отправишься со мной, посмотришь на мой замок тоже, а потом уже…

– Я не хочу в ваш замок, спасибо большое.

– Да кто ж отказывается, даже не взглянув?

Что ей ответить? «Вы как тётка на линейках»? «Вы слишком милая, чтоб мне с вами пойти»?

– Сливочное мороженое.

– Что?

– Вы как мороженое сливочное, а я не люблю. У вас там по полу, небось, ещё и цветы в вазах.

– Но что плохого в цветах?

Ну, например, с ними нельзя играть, только фотографироваться – с ними и женщиной, которая их и принесла. Однажды Карина с Антоном подрались хризантемами, белой и жёлтой, измочалили стебли в хлам, не говоря уж о соцветиях, и потом, оттирая стенку в туалете в качестве искупления, Карина всё ещё помнила этот запах – чуть застоявшейся воды и лепестков. Но если кто-то расставляет цветы в вазах…

– У вас, наверное, денег завались.

– И у тебя будет.

Заманчиво – Ференц про деньги ничего не говорил. Но он сказал: расти, познавай мир – и рисовал сам на себе усы углём, а эта была как с картинки: и бегать ты, наверное, не смей, и платье не порви.

– Я тут останусь.

– Да почему ж меня все вынуждают применять силовые методы в последнее время? – Алиса вздохнула и потянула за приколотую к юбке белую шерстяную нитку. – Карин, ну что случится от того, что сходишь в гости?

– Не пойду я к вам!

Никогда ещё Карина не дралась со взрослой женщиной. Ну, то есть в детстве – может быть, но чтоб сознательно, и ещё чтобы эта женщина не врач…

Никогда не дралась, но изготовилась. Можно треснуть её подушкой по белым волосам. Можно зубами. Жалко, ни ножа нет, ни штопора – ничего такого.

– Я не уйду. Я не хочу к вам в гости даже на секундочку. И денег не хочу.

– О, какая принципиальность, ты подумай.

Теперь обе они стояли на ковре – Карина в пижаме, а Алиса в платье, – хмурились и смотрели друг на друга. Можно ещё, наверное, завалиться под кровать – оттуда в детстве обычно ленились доставать, только если комиссия или шли на принцип. Принципиальность, говорит Алиса. Ха. Просто нельзя же переезжать чаще раза в сутки.

– Я не вовремя? – в дверь заглянул Гюрза, взъерошенный со сна. Ну надо же, кто-то всё-таки живой и не успел свериться с зеркалом! – О, добрый день, Алиса. Мне казалось…

– Давай, – вздохнула Алиса, сложив руки на груди, – давай, давай, зови своего отца.

– А вы уверены, что хотите его видеть?

– А ты уверен, что можешь без него решать вопросы? Такого уровня, во всяком случае.

– Такого уровня – это какого? – влезла Карина. – Это моего? А что за уровень вообще?

Она тут что, внезапно важная персона?

Гюрза поскучнел лицом. Он и так не сказать чтобы был образец открытости, но тут