Сьюзен Коллинз - Воспламенение

Я прикасаюсь пальцами к кусочку шелка, пытаясь понять логику президента Сноу. Полагаю, поскольку я была величайшей преступницей, мои боль, потери и унижения должны быть выставлены на всеобщее обозрение. Это, как он считает, все прояснит. Это так грубо, президент превратил мое свадебное платье в саван.[20] Такой удар для моих домашних, это отзывается у меня внутри тупой болью.

— Хорошо. Было бы очень досадно, если бы такое милое платье пропало даром.

Цинна помогает мне залезть в него. Когда оно оседает на моих плечах, они не могут не пожаловаться.

— Оно всегда было таким тяжелым? — спрашиваю я. Я помню, что некоторые платья были довольно плотными, но это весит целую тонну.

— Мне пришлось внести некоторые изменения для освещения, — говорит Цинна. Я киваю, но не могу увидеть, что же поменялось. Он дополняет мой наряд туфлями, украшениями и фатой. Заставляет меня пройтись. — Ты восхитительна, — говорит он. — А теперь, Китнисс, так как этот корсаж сделан особым образом, я не хочу, чтобы ты поднимала руки над головой. Ну, во всяком случае, пока ты не будешь кружиться.

— Я снова буду кружиться? — спрашиваю я, вспоминая о своем прошлогоднем платье.

— Уверен, Цезарь попросит тебя об этом. А если он не сделает этого, предложи сама. Только не сразу же. Оставь это для своего грандиозного финала, — инструктирует меня Цинна.

— Дай мне сигнал, чтобы я поняла, когда начинать, — говорю я.

— Хорошо. Есть какие-нибудь идеи относительно твоего интервью? Я знаю, что Хеймитч оставил вас двоих решать все самостоятельно, — спрашивает он.

— Нет, в этот раз я просто плыву по течению. Забавно, но я вообще не нервничаю. — И это правда. Как бы президент Сноу ни ненавидел меня, аудитория Капитолия моя.

Мы встречаемся с Эффи, Хеймитчем, Порцией и Питом у лифтов. Пит в изящном смокинге и белых перчатках. Такие вещи женихи надевают на свадьбы здесь, в Капитолии.

У нас дома все намного проще. Женщины обычно берут на прокат белое платье, которое носили уже сотни раз. Мужчина надевает что-то чистое, что вовсе не означает костюм. Они заполняют какие-то формы в Доме Правосудия и определяются в дом. Семья и друзья собирается, чтобы пить и есть, и, возможно, для кусочка пирога, если молодожены могут себе это позволить. Даже если не могут, всегда есть традиционная песня, которую мы поем, когда молодая пара переступает порог своего дома. И у нас есть своя небольшая церемония, когда они разводят свой первый очаг, поджаривают немного хлеба и делят его. Возможно, это старомодно, но никто не будет чувствовать себя по-настоящему женатым в Дистрикте-12 до конца поджаривания.

Другие трибуты уже собрались за кулисами и тихонько разговаривают, но когда приходим мы с Питом, они замолкают. Я вижу, как все пронзают взглядами мое свадебное платье. Неужели они завидуют его красоте? Его силе, которая, возможно, сможет управлять толпой?

Наконец Финник говорит:

— Не могу поверить, что Цинна засунул тебя в это.

— У него не было выбора. Это сделал президент Сноу, — произношу я, обороняясь. Я не позволю никому критиковать Цинну.

Кашмир отбрасывает свои струящиеся светлые локоны назад.

— Ну, ты выглядишь смешно! — Она хватает за своего брата и тянет его в сторону, чтобы вывести нашу процессию на сцену. Остальные трибуты тоже начинают выстраиваться в линию. Я запуталась, потому что, несмотря на то, что все они злы, некоторые сочувственно похлопывают нас по плечу, а Джоанна Мейсон вообще останавливается, чтобы поправить мое жемчужное ожерелье.

— Заставь его заплатить за это, ладно? — говорит она.

Я киваю, хоть и не понимаю, о чем она. Но только пока мы все не рассаживаемся на сцене и Цезарь Фликерман, волосы и лицо которого окрашены в этом году в лавандовый, не выдает свою вступительную речь и не начинает интервью с трибутами. Только сейчас я понимаю глубину предательства, которое ощущают победители, и ярость, сопровождающую это чувство. Но они все настолько умны, настолько потрясающе умны в том, как они играют, потому что все это бросает тень на правительство и президента Сноу в частности. Но есть и те, вроде Брута и Энобарии, кто вернулся сюда ради еще одних Игр, и это для них тоже как опьянение, наркотики или потеря себя в боях. И тут еще достаточное количество победителей, у которых есть разум и сила для того, чтобы бороться.

Кашмир начинает с речи о том, как она не может перестать плакать каждый раз, когда думает о том, сколько людей в Капитолии сейчас страдает из-за того, что потеряет нас. Глосс вспоминает, как тепло тут принимали их с сестрой. Бити подвергает сомнению легальность Двадцатипятилетия Подавления в своей нервозной, дергающейся манере и задается вопросом, было ли оно в полной мере изучено экспертами в последнее время. Финник читает стихотворение, которое он написал для своей настоящей любви, и около сотни женщин находятся в полуобморочном состоянии, уверенные, что он имеет в виду именно их. Когда встает Джоанна Мейсон, она спрашивает, можно ли сделать что-нибудь с этой ситуацией. Конечно, создатели Двадцатипятилетия Подавления никогда не предполагали, что между победителями и Капитолием возникнет такая любовь. Никто не может быть столь жесток, чтобы разорвать такие тесные связи. Сидер спокойно размышляет о том, что в Дистрикте-11 каждый считает президента Сноу всесильным. Так, если он действительно всесилен, почему он не изменит Подавление? И Чэф, который идет прямо следом за ней, настаивает на том, что президент может изменить Двадцатипятилетие, если захочет, но он, вероятно, не думает, что этот вопрос имеет значение для кого-либо.

К тому времени, когда представляют меня, аудитория уже практически полностью уничтожена. Люди плачут, падают в обморок и даже просят об изменении. Мой вид в шелковом свадебном платье фактически вызывает бунт. Не будет больше меня, не будет никаких несчастных влюбленных, живущих счастливо после всего, не будет никакой свадьбы. Я вижу, что даже профессионализм Цезарь дает трещины, пока он пытается угомонить их, чтобы я смогла говорить, но мои три минуты быстро убегают.

Под конец есть некоторое затишье, и он выдает:

— Ну что, Китнисс, очевидно это очень эмоциональная ночь для всех. Есть что-нибудь, что ты хотела бы сказать?

Мой голос дрожит, пока я говорю:

— Только то, что я сожалею, что у вас не будет возможности погулять на моей свадьбе… но я рада, что у вас хотя бы есть шанс увидеть меня в моем платье. Разве это… не самая красивая вещь на свете? — Мне не нужно смотреть на Цинну для сигнала. Я знаю, что это то самое время. Я начинаю кружиться, полнимая рукава над головой.