Василий Звягинцев - Скоро полночь. Том 1. Африка грёз и действительности

— Вперед, вперед! — командовал он роботам, Левашову и девушкам, которым, на их счастье, не пришлось побывать там, где были они с Шульгиным. За исключением Ларисы, но о дуггурской станции воспоминаний у нее почти не осталось.

И снова фургоны катились по вельду стремительно и тихо. Почти семьдесят километров уже отделяло караван от гор, пещер, дагонов и дуггуров. Но Андрею казалось, что и этого мало. Еще бы столько, тогда, возможно, они окажутся в безопасности. С чего взялась именно такая оценка дистанции, он не задумывался. Да и Шульгин молчал, переместившись в голову колонны.

Трех роботов они оставили далеко позади, в качестве казачьей тыловой походной заставы, с заданием увести преследователей, если такие окажутся, как можно дальше в сторону, после чего уничтожить, если не будет другого выхода. А потом догнать караван.

За шесть часов гонки на пределе возможности лошадей и рессор фургонов они проехали едва пятьдесят километров. И это все. Абсолютный предел. Лошади не люди. Остановив почти запаленного коня, и сам практически неживой, Андрей почувствовал, что зона досягаемости ментальных возможностей любых нелюдей закончилась. Сам воздух здесь был какой-то другой. Да и не в воздухе дело (это только проекция обычного человеческого восприятия), просто мировой эфир вокруг был свободен от эманаций чужих разумов и излучения скрученного, деформированного времени.

«Как здорово я наловчился различать такие тонкости», — мельком подумал Новиков. Попробовал браво соскочить с седла и позорнейшим образом упал, едва успев подставить руки, чтобы не воткнуться лицом в траву. Не сумел вовремя выдернуть ногу из стремени. Позор, но подняли его за плечи две женщины. Довели, хотя он и сопротивлялся, до ближнего фургона, положили на надувной матрас.

— Накатался, д’Артаньян ты наш? — услышал он голос Ирины.

— Все нормально, не надо цитат, — придержавшись за колесо, Андрей встал. — Растрясло, бывает. Отец рассказывал, как они по туркменским пескам целыми днями верхом мотались. А там плюс сорок было. У меня закалка не та. Воды дай, а лучше — шампанского…

— Еще кавалергард выискался, — в правое ухо фыркнула Лариса. — Ну пей, пей…

Вытянув полбутылки из горлышка, поперхнувшись пеной, Андрей взбодрился.

— Вот и все. Сейчас бы в баньку да массаж…

— Массаж можно, а с банькой потерпишь, — сказала Ирина.

— Тогда покурим, барышни. — Новиков остаток бутылки употребил мелкими глотками. Полезно для измотанного организма — глюкоза. Когда он занимался велосипедными гонками, на трассе витамин C с глюкозой поглощали пачками. Жаль, что здесь вовремя не вспомнил. А еще бы лучше — фенамином поддержать слабеющие силы.

— Сашка где?

Шульгин всю дорогу хорошо держался в седле и молчал, странно отрешенный и погруженный в себя. Досталось ему, конечно, выше всяких пределов, даже за последние сутки, не считая всего прочего. И все же выглядел он хуже, чем следовало. Немного напоминал Ларису. Слишком много нервной и какой-то иной энергии высосали из них эти пещеры. Но если мог скакать карьером и понимал, где он и что с ним происходит, — ничего страшного. И не такое бывало. «Возможно, — думал Андрей, — ему просто надоело стрелять и убивать. Наступил предел насыщения, тем более что все три его ипостаси слились воедино, каждая сохранив собственный груз негативных эмоций. Это как нормальному человеку существовать на планете с тройной силой тяжести».

Он и сам до сих пор не мог забыть свою смертельную депрессию, и хоть вспоминал ее уже отстраненно, все равно делалось нехорошо. Шульгину, пожалуй, еще хуже. Он ведь, как ни странно это звучит, несет в душе еще и воспоминания о двух собственных смертях, пусть и не взаправдашних, но весьма наглядных. Для его впечатлительной натуры — незаживающая рана.

С юных лет Новиков замечал за собой способность удивительно хорошо и легко находить места для привалов. И когда бродил с рюкзаком за спиной по горам Кавказа, и на Перешейке тоже. В полной темноте, идя по тропе впереди группы, или за рулем машины на латиноамериканских проселках, ничуть не лучших, чем российские, он вдруг чувствовал: «Здесь!» Останавливался и указывал место. И всегда оно оказывалось лучшим из возможных.

Вот и сейчас. В сотне метров перед фургонами отчетливо вырисовалось на фоне неба дерево из семейства баобабов, на одном из местных языков именуемое «нвана». Хорошо вышли.

Андрей указал роботам, где и как ставить лагерь. Гигантское растение, окружностью ствола у земли метров в двадцать, если не больше, простирало далеко в стороны толстые, как ствол векового дуба, ветви. Под этой кроной свободно мог разместиться целый кавалерийский взвод. В тени многослойной листовой мозаики не росла никакая трава. Очень удобно разводить костер, да и насекомым здесь делать нечего. На голой земле не разгуляешься, а листья нваны испускали особые фитонциды, отпугивающие кровососов и иную безвредную, но раздражающую крылатую мелочь. Курорт, одно слово.

Новикову еще хватило сил и характера, чтобы расседлать своего коня. Но это и все. Он бросил у основания ствола седло, кое-как стянул сапоги.

Предел выдержки достигнут и даже перейден. Суммарно он проехал переменным аллюром почти двенадцать часов с короткими привалами. Может, это и не мировой рекорд, но с него более чем достаточно.

— Олег, — обратился он к Левашову, — распорядись насчет костра. Потом разведи братву по постам. Вы, девушки, как положено, сообразите насчет ужина. Точнее, — посмотрел он на начавший светлеть горизонт, — завтрака. «Человек, желающий трапезовать слишком поздно, рискует трапезовать рано поутру», — не удержался он от очередной цитаты из Козьмы Пруткова.

— Ты, Саш, поройся там в сундуках, чего-то необычного хочется… Шампанское мы сегодня больше пить не будем, подождем до дома. — Под домом он понимал «Валгаллу». — А вот коньячок, помнится, французский, урожая тысяча восемьсот девяностого года, где-то там завалялся…

— Это, если по-нашему считать, столетняя выдержка получается, — усмехнулся Шульгин.

— И я о том же. Но девять лет тоже ничего.

Ирина, Лариса и Анна при свете костра и подвешенного на конце поднятого дышла фургона аккумуляторного фонаря разложили на развернутом брезенте походную снедь. В основном консервированную, из жестяных банок и вакуумных пакетов: паштеты, сыр, морепродукты, овощные закуски. На вертеле жарился подстреленный накануне Левашовым фазан, большой, как рождественский гусь. На алые угли капал, вспыхивая пылающими звездами, обильный жир.