Андрей Марченко - Литерный эшелон

Понаехали тут, понимаешь, – про себя бормотал Павел. – Мест на всех не хватит.

Строго говоря, Ленин тоже был из приехавших. Но бывший анархист серьезно опасался за свое, в общем-то незначительное положение. Ведь оттеснят, выгонят опять на завод. Тогда действительно только головой под кромкогиб.

Павел подумал, что вокруг сотни, может быть десятки людей с оружием. Достаточно хорошего стрелка, даже посредственного, чтоб снять фигуру с башни броневика. Может, стрелка тут же порвут на части, может он и скроется в суматохе… Большевиков это, конечно не остановит, наоборот, жертва поднимет им популярность… Место Ленина займет кто-то другой, может быть Троцкий.

Это не устраивало Павла, с Троцким он не был знаком лично.

И Павел легко потеребил вождя за штанину.

– Владимир Ильич?..

– Что, Пашенька? – спросил Ильич, отвлекаясь от речи.

– Ехать надобно! Вас ожидают!

– Ах да… Сейчас, сейчас…

Ленин завершил речь:

– Да зд'аствует ми'овая 'еволюция! У'а!

Площадь громыхнула тысячегласно «Ура», и кричала еще долго, но уже без Ленина. Он спустился на землю, и, было, направился к «дубль-фаэтону», где уже сидели Чхеидзе, жена Ленина и кто-то из революционеров рангом поменьше.

Но Павел перехватил вождя:

– Владимир Ильич! А поехали с нами в броневике?

И указал на свое командирское сидение.

Видя сомнения в глазах вождя, добавил:

– Уважьте ученика!.. Будьте любезны! Да и дождик собирается, а у нас все же крыша!

Ленин улыбнулся и занял указанное место. Павел сел на откидное место в боевом отделении.

Броневик тронулся, набегающий воздух шевелил лепестки лежащих на броне роз.

Ехать было будто бы недалеко, но в дороге один раз остановились по просьбе Ильича. Он заметил на углу митинг с красными знаменами и вознамерился выступить.

Броневик беспардонно въехал в середину толпы: народ чертыхался, барабанил кулаками по броне, но никто не пострадал.

Ленин на сей раз вещал с подножки бронемашины, был краток, и быстро вернулся в бронесалон.

Когда сел, в животе у вождя пролетариата вполне явственно забурчало.

– Что-то в до'оге желудок сове'шенно 'аст'оился… – он повернулся к водителю и попросил. – Нельзя ли поско'ее, голубчик.

Водитель кивнул: отчего «нельзя», очень даже «льзя» и нажал на газ.

По крыше забарабанили первые капли дождя.

Прибыв в особняк Кшесинской, Ильич в первую очередь спросил: где уборная. После – там с наслаждением заперся.

– Вот как! Мы его тут обождались, а он – в уборную, – ругались большевики.

– А что вы хотите… – Павел улыбался на правах старого знакомого вождя. – Ничто человеческое ему не чуждо.

За окном во всю лупил холодный апрельский ливень.

Позже на броневике у Павла поменялся водитель. Старому надоело быть развозчиком почты, и он перевелся в бронедивизион, ожидая опасностей, борьбы, и как следствие – наград. Этого на его долю выпало предостаточно, но, как известно, смелого штык не берет, пуля обходит. И через сорок лет он был достаточно здоров, дабы вспомнить тот самый раннеапрельский день.

Журналист центральной газеты, беседуя с ним, спросил:

– А все же… Что более всего вам запомнилось в Ильиче?

Старик задумался, ответил:

– Он был человечным человеком… Он тоже какал…

По Литейному мосту Андрей пошел с Выборгской стороны к центру города. Он видел, как по Сампсоньевскому на Петербургскую катил кортеж Ленина: броневик, автобус и едва различимый «дубль-фаэтон». Но как раз в это время начался ливень и скрыл Ретроградскую сторону за пеленою воды.

Каждая капля била больно, словно не вода падала с небес, а свинцовая дробь. Андрей сначала пытался уворачиваться от капель, пошел быстрее. А потом, когда вымок до нитки – стало все равно.

Мост опустел: в непогоду пешеходы идти по нему не спешили: пережидали дождь в лавках да под навесами, ждали редких трамваев.

Внезапно за своей спиной Данилин услышал тяжелые шаги. Как можно спокойней обернулся: так и есть. За ним спешили два солдата. Андрей спокойно ускорил шаг – за его спиною топот стал чаще.

Бежать? Немыслимо! Прямая моста не давала шансов скрыться от пули. Спрыгнуть с моста?.. под мостом – не то вода, не то ледоход. Если даже сразу о лед не разбиться, то после – утонуть в ледяной невской воде…

В кармане пиджака под пальто лежал пистолет, но достать его незаметно было уже немыслимо.

Когда до берега оставалось всего ничего, они догнали Андрея.

– Эй, малый! – бросил один. – А-ну, погодь! Потолковать надоть!

Винтовки были сняты с ремней, примкнутые штыки были направлены в сторону Андрею.

– Ай-да под мост, к воде!

Андрея повели. На проспекте были десятки людей, может даже несколько сотен. Многие видели эту процессию: нестарого штатского под штыками вели под мост – может быть «кончать». Никто не вмешался, не спросил: а в чем, собственно, дело. Для десятков людей Андрей был совершенно незнакомым, чужим человеком. И его горе никого не касалось.

Спустились по лесенке на каменную площадку над самой водой.

Там Андрей впервые рассмотрел солдат, его захвативших. Один был будто смутно знаком: с лицом нелепо слепленным: левый глаз выше правого, над ним – рельефная бровь, нос картошкой сдвинут к левой щеке. Кривой рот с немногочисленными желтыми зубами.

Второго Андрей видел впервые.

– Он?.. – спросил второй солдат.

– Да будто и он и не он. Не пойму, кум… Тот гад в форме был. А этот вишь – цивильный. А ну-ка, картуз сними…

Андрей послушно снял шляпу.

– Будто бы он… Эй, ваше благородие, может помните меня? Под Луцком вы мне промеж глаз саданули?

Конечно, – вспомнил Андрей. – Под Луцком. И черт бы побрал те полевые испытания, шпиона и тот прорыв германських броневиков. А этот чуть не стал тогда дезертиром, за что и получил тумака…

– Под Луцком? Никогда там не был… А в чем дело, граждане?

– Не бреши, я тебя узнал. Ты охфицер. А нонча с охфицерами разговор короткий.

– Да что вы ребята?.. Какой из меня охфицер? – невольно подражая солдатскому говору, заторопился Андрей. – Я телеграфист. Клоподав! Ти-ти-ти-та…

И он изобразил рукой, как телеграфист ключом отбивает сообщение.

– Ладно брешет… Так чего с ним делать будем?..

– Да чего с ним делать? Заколем – и дело с концом. Шо охфицер, шо телеграфист – все одно мироеды. Сидят себе в тылу, за нашими спинами. Ты, кум, хоть одного телеграфиста убитого видел?