Современная зарубежная фантастика-4 - Тэмсин Мьюир

– Да, но ничего личного в этом нет, – объяснила женщина, – вы ни при чем. Я знала, что, если разрушу все эти планы на ликторов, убью наследников и рыцарей остальных восьми Домов, я верну его в систему. Но надо было сделать это достаточно ловко, чтобы он не привел с собой оставшиеся руки. Если бы я прибыла в полной силе, он объявил бы военное положение и отправил бы ликторов сделать всю грязную работу, как обычно. Так он создает для себя ощущение… полубезопасности, я бы сказала. А он даже не явился в систему Доминика. Сидит где-то вдали, пытается разобраться, что происходит… а он нужен мне здесь. Я обеспечила Царю неумирающему, первому Владыке мертвых, Воскресителю, моему господину и повелителю, места в первом ряду. Он мог бы смотреть, как я уничтожаю его Дома один за другим и выясняю, сколько должно погибнуть, прежде чем он дрогнет и явится, прежде чем он увидит, что происходит, когда я зову… и мне не придется ничего делать тогда. Будет слишком поздно.

Снова пауза.

– Почему ликтор императора ненавидит его?

– Ненавидит? – Голос девушки, которую Гидеон знала под именем Дульсинеи, зазвенел как струна. – Ненавидит? Я любила его десять тысяч лет. Мы все любили его, все до единого. Мы почитали его как царя, как бога, как брата.

Дальше она заговорила тише, и голос ее стал очень старым:

– Я не знаю, зачем рассказываю тебе все это. Ты живешь на свете меньше мгновения, а я прожила столько, что жизнь перестала иметь какое-либо значение. Благодари свою счастливую звезду за то, что никто из вас не стал ликтором, Паламед Секстус. Это не жизнь и не смерть, это существование между ними, и никто не смеет просить принять такую судьбу. Даже он. Особенно он.

– Я бы не поступил так с Камиллой.

– Значит, ты знаешь, как это происходит. Какой умный мальчик! Я знала, что вы рано или поздно все выясните. Я тоже не хотела этого делать. Совсем не хотела. Но я умирала… Лавди… так звали моего рыцаря… мы с ней решили, что это позволит мне жить. Но вместо этого я продолжила умирать. Все это время. Нет, ты не стал бы этого делать, и это мудро с твоей стороны. Нельзя так поступать с чужой душой. Учитель почти помешался. Ты знаешь, что мы с ним сделали? Я говорю «мы», но это был не мой проект… Он был воплощением священного ужаса. Вини в этом свой собственный Дом! Я бесконечно благодарна дурехам из Второго дома, которые убили его и позвали на помощь. Только он меня и пугал здесь. Он не смог бы меня остановить, но мог бы все запутать.

– Почему Учитель тебя не узнал?

– Может, и узнал. – Судя по голосу, женщина улыбалась. – Откуда нам знать, что думала эта мешанина душ?

После очередной паузы она сказала:

– Ты воспринимаешь все куда разумнее, чем я предполагала. Когда ты молод, то действуешь в тот же миг, когда что-то приходит тебе в голову. А я, например, обдумывала эту идею последние триста лет. Но я предполагала, что ты сделаешь какую-нибудь глупость, узнав, что она мертва.

– Я не стал бы делать глупостей, – легко сказал Паламед, – я принял решение убить тебя, как только узнал, что ее уже не спасти. Вот и все.

Она рассмеялась, и смех ее был колючим и холодным, как лед. Потом закашлялась, сильно и страшно, но все равно продолжала смеяться, будто кашель ее совершенно не волновал.

– Не… не…

– Мне просто нужно было время. Чтобы сделать все достаточно медленно, чтобы ты не заметила. Чтобы ты продолжала говорить.

Она снова рассмеялась и снова зашлась булькающим кашлем. Потом смеяться уже не стала. Спросила:

– Юный Страж Шестого дома, что ты сделал?

– Затянул петлю, – ответил Паламед Секстус, – а веревку дала мне ты. У тебя рак крови, как и у Дульсинеи. В серьезной стадии, как и у нее на момент смерти. В ремиссии, потому что ликторство запускает полное обновление клеток в момент поглощения. Все время, что мы говорили, я искал, что в тебе не так. Бактериальная инфекция в легких, новообразования в костях… и я подтолкнул их. За последние тысячи лет ты испытала много боли. Я надеюсь, что эта боль ничего не значит по сравнению с тем, что твое тело сделает с тобой сейчас, ликтор. Ты умрешь, выкашливая легкие через ноздри, ты свалишься на финишной прямой… а все потому, что ты не удержалась и разболтала, почему убила невинных людей. Хотя твои причины были весьма интересны. Это тебе за Четвертых и Пятых, за тех, кто пал, прямо или косвенно, от твоей руки. И в особенности за Дульсинею Септимус.

Кашель не прекращался. Не-Дульсинея казалась впечатленной, но не слишком обеспокоенной:

– О нет, тут нужно было намного большее. Ты знаешь, кто я и на что я способна.

– Да, – ответил Паламед, – а еще я знаю, что ты должна была изучать радикальное расщепление танергии. Так что ты знаешь, что происходит, когда некромант очень-очень быстро расходует весь свой резерв.

– Что? – спросила она.

Он повысил голос:

– Гидеон! Скажи Камиле… – и осекся, – хотя не надо. Она знает, что делать.

Палата взорвалась белым огнем, и путы, сдерживавшие Гидеон, лопнули. Гидеон дернулась, тяжело ударилась о стену, неуклюже повернулась и побежала прочь, пока Паламед Секстус жег все вокруг. Жара она не чувствовала, но все равно бежала от холодной белой смерти, не оборачиваясь, как будто пламя уже лизало ей пятки. Раздался Очень Громкий Треск, а потом грохот. Потолок затрясся, на голову ей посыпалась штукатурка, и кинулась вперед еще быстрее. Она целую вечность бежала по длинным коридорам, мимо древних портретов и битых статуй, мимо всего этого погребального инвентаря в гробнице дома Ханаанского, мимо механизмов хлипкой мерзкой машины, которая рушилась, потому что Паламед Секстус горел белой звездой, убивая бога.

Гидеон упала на колени в атриуме, перед пересохшим фонтаном с пересохшим скелетом и грудой мокрых полотенец. Прижалась лбом к мрамору и прикусила губу, прислушиваясь к приглушенному треску где-то позади. Она лежала там, как будто это могло ее спасти. Сколько времени это длилось, насколько сильно она вжималась в мрамор, сколько она провалялась, она не знала. Рот сводило от желания плакать, но глаза были сухи, как соль.

Много лет, много жизней, много эпох спустя что-то зашевелилось у того самого входа, через который влетела она. Гидеон повернула голову. Из дыры валил белый пар, а в клубах пара стояла женщина. Ее светлые кудри сгорели почти целиком, а