Александр Афанасьев - Наступление ч. 3 (СИ)

Человек протянул белоснежный платок.

— Возьмите. У вас кровь.

Человек этот видимо здесь лечился, у него были желтые, словно кошачьи глаза, видимо желтуха… как косой косит, проклятая.

— Спасибо… — сказал подполковник, и удивился, как он сам слышит свой голос. Как будто он висит где-то под потолком в большой и очень гулкой комнате, где звук "гуляет" от стены к стене — но все равно возвращается к тебе.

— Не за что. Мои соболезнования.

Подполковник молчал

— Нам нужно поговорить, подполковник — сказал человек с желтыми, кошачьими глазами

Внезапно Басецкий повернулся и схватил человека, который стоял с ним рядом. Притиснул к стене. Они были одни в этом коридоре, у этого окна, и под стальными пальцами трещала и рвалась ткань пиджака.

— Где вы все были… — прохрипел Басецкий, выплескивая свой гнев, еще немного, и он разорвал бы его на части, а так он видел хоть кого-то, на которого можно излить, кто был виноват — где вы все были, когда…

— Никто не может знать все. Отпустите. Отпустите, ну!

Подполковник смотрел в глаза незнакомца — и не видел в них ничего, кроме собственного, искаженного гневом лица. Как в зеркало смотришь… в зеркало, с желтой амальгамой

— Отпустите, подполковник. Я не ашрар!

Слово ашрар означало враг, сеятель зла, от него подполковника Басецкого словно током ударило. Он разжал пальцы.

— Кто вы такой?

— Какая разница? — неизвестный одернул пиджак, поморщился, поняв, что пиджаку конец — отомстить хотите?

— Отомстить?

— Да, отомстить.

Подполковник пошел к двери, сделал несколько шагов, потом вернулся. Плюнул на пол.

— Да пошли вы…

— Это ты во всем виноват!

Подполковник смотрел на супругу, с которой они прожили без малого двадцать лет так, как будто впервые ее видел.

Увы… люди по-разному реагируют на беду. Когда такое происходит — некоторые сближаются, забывают про старые обиды, стараются как-то помочь друг другу, чтобы не было так больно, чтобы не выворачивало наизнанку. А есть те, которые наоборот — когда что-то происходит, стараются найти виноватого. И находят — в лице самого близкого человека, на которого можно излить. Выплеснуть.

Изливают. Выплескивают. Забывая про то, что перед ними — тоже человек. И ему — так же больно. А может — и еще больнее.

Ирина продолжала орать. Она никогда так не скандалила, даже когда в семье и в самом деле было плохо. Сейчас — она выплеснула все, что было в душе, она стояла в позе разгневанной базарной бабы — руки в боки, ноги широко расставлены, агрессивное выражение лица — и говорила о нем все, что она думает.

Он плохой муж. Еще мама отговаривала ее выходить за него замуж — но она, дура — не послушалась.

Он плохой семьянин. Для него работа была на первом месте, семья как всегда на втором. Или даже на третьем — после дружбы с собутыльниками.

Он плохой отец. Никогда он не уделял достаточного внимания детям.

Это все из-за него. Он придумал эту дурацкую поезду в Афганистан, он настоял, чтобы они ехали, несмотря на то, что Наташе пришлось поменять школу в середине учебного года.

Он просто идиот. Как же вообще можно было везти ребенка в Афганистан — здесь же стреляют и взрывают. Он скрыл от семьи то, что происходит в Афганистане.

Если бы не он — вообще ничего не произошло бы, и Наташа осталась бы жива.

На последних словах он встал из-за стола, посмотрел жене прямо в глаза. Потом отстранил ее и вышел из кухни. Одел что-то с вешалки, вышел в подъезд, не закрыв за собой дверь. За спиной — крики и плач, но он не хотел все это слушать.

Возможно потому, что Ирина была права. Он хотел заработать денег, купить квартиру и перевестись служить в Москву. Ради этого он подверг Наташу опасности — и теперь его дочь мертва. Окончательно и бесповоротно.

Мертва…

На лестнице ему встретился какой-то мужик. Русские всегда отзывчивы к чужому горю, но сейчас мужик понял, что для соболезнований не время — и просто молча посторонился.

На улице — подполковник Басецкий понял, что он забыл ключи от машины. Вот черт… машина стоит, а ключей нет. Нехорошо…

Подниматься наверх, чтобы выслушать очередную порцию исторических оскорблений ему не хотелось. Поэтому — он пошел до министерства обороны пешком.

Темнело…

Внизу, на проходной дежурный хоть и взглянул на него с удивлением — но ключ выдал, он привык, что русские ведут себя очень странно, то иногда с работы сорвутся часов в четырнадцать, то работают до глубокой ночи, то приходят на работу — в ночь. Он слышал про взрыв, и теперь видел, что у шурави — офицера, который стоял перед ним — что-то неладно. Но эти два события он не соотнес и просто выдал шурави ключ.

Подполковник Басецкий поднялся не в зал боевого управления — а в каморку, которую кто-то по недомыслию назвал кабинетом, и в которой он сидел вдвоем с еще одним офицером, который сейчас находился в Хосте. Здесь были два стула, два стола, два телефона, кипятильник с банкой и сейф — вопреки инструкции один на двоих.

Какое-то время подполковник просто сидел на столе, чего он в жизни себе не позволял и тупо смотрел на стену. Потом — открыл сейф, достал из него пистолет — пистолеты обычно тут и лежали, брали только на операции, мало ли, чем дальше от оружия, тем лучше. Положив пистолет на стол, он открыл ящик стола, зашарился там в поисках бумаги и ручки.

Зазвонил телефон. Коротко и резко. Подполковник выругался, глядя на проклятый, дребезжащий аппарат, надеясь, что он умолкнет.

Но он не умолкал.

Подполковник досчитал до тридцати, как это он обычно делал, когда надоедал звонок — но телефон не умолкал, и он все же снял трубку

— Да! — рявкнул он

— Не нужно этого делать — отозвалась трубка

— Что?!

— Не нужно этого делать. Не стоит.

Голос был ровный и размеренный… где-то он его слышал

— Накажите их, вместо того, чтобы наказывать себя.

— Какого черта вам надо!? — не сдержался подполковник

— Никакого. Я сейчас приду. Дождитесь меня.

По барабанным перепонкам ударили гудки.

Подполковник несколько секунд так и стоял, держа в руках гудящую трубку. Потом чертыхнулся, задвинул ящик стола, спрятал пистолет в карман, включил обе ламп и начал внимательно осматривать стены и потолки…

Стук в дверь раздался меньше чем через две минуты значит, человек, который ему звонил, сидел на одном и том же с ним этаже. Подполковник открыл дверь — на пороге стоял человек, которого он видел в больнице, человек с желтыми, больными глазами. На нем был мундир генерал-лейтенанта и не единой орденской планки.