В. Бирюк - Парикмахерия

Я же уже говорил, что испорченные взаимоотношения между начальником и подчинённым практически невосстановимы.

Любава обидела Ольбега. Серьёзно. То, что в её словах была доля истины — ещё обиднее. То, что ему не удалось наказать девку-рабыню, то, что дед — символ абсолютной истины и абсолютной власти оказался не абсолютом, а вернулся битым и униженным. Спасённым. Причём спасением своим обязанным, хоть и отчасти — кто подмогу позвал? — этой же дерзкой холопке…

Пережить такое, проглотить, переварить… Это и не каждый взрослый способен. Тут уже мудрость нужна.

Но до последнего состояния — не все доживают.

Я же тогда ещё, в первый её визит, понял: Любаве в Рябиновке не жить. Но со всей этой суетой насчёт ведьмы, с проповедованием Акиму, с этими «птицами», полонёнными и вшивыми…

Вчера вечером Ольбег снова наехал на Любаву. То есть, естественно, она его спровоцировала, а он и попался. После бурной, но безвредной для здоровья участников, перепалки, мальчик решил вести себя по-мужски: «решать свои проблемы самостоятельно». Тем более, что опыт неудачной порки дерзкой девки с привлечением помощников из числа дворни — не оставил ему выбора. Решение проблемы под название «Любава — холопка дерзкая» предполагалось найти с помощью косаря.

Это слово — «косарь» — имеет в русском языке несколько значений. В сленге моего времени так называют «штуку», аналог американского «grand» — тысяча местных тугриков. Второй смысл — человек, который косьбой занимается. Да я и сам — косарь. Когда с косой. Но есть и третье значение: большой нож с толстым и широким лезвием. Используется, обычно, для щепания лучины. Хотя есть и нетрадиционные применения:

Ольбег был в своём праве: он господин, боярич. Она — холопка, робичка. Всунуться между ними… Чего ради? Да и не полезет нормальный человек против взбешённого мальчишки — внука владетеля с тяжёлым ножом в руках….Тут бы Любавина голова и покатилась… «Вдоль широкого двора, ой двора». Только кто это выдумал, что на Руси люди — нормальные?

Дело происходило возле поварни, оттуда выскочила Домна и попросту отхлестала малолетнего исполнителя наказаний. Мокрым полотенцем по глазам. На Любаву Домне наплевать, но грязюку кровавую возле едальни ей убирать не интересно. Ольбег, совершенно обезумев от ярости, сменил цель и кинулся на стряпуху. Всерьёз-то она его не ударила — внук владетеля. Не дай бог — сломать ему чего или поранить. Но мальчишка-то впал в настоящее бешенство, «краёв не видел». Наверное, он бы и добился бы какого-то результата. Жидко-липко-красного. Мальчик-то вёрткий, ножик-то острый…

Но тут всунулся Потаня. Еле ходит, одна рука плетью висит, но вот же — прибежал дочку спасать. Раньше воспитывать надо было. Сказано же: «не ослабевай бия младенца». А то «будут многие ущербы» и беды от соседей и начальства. Здесь «беда» выглядела как разбитый нос Ольбега — споткнулся об Потанину ногу, въехал лицом в стену…. Как местные относятся к разбитым носам — я уже говорил. «Пролить кровь господина своего»… Для холопа — смерть автоматическая. Обычно — показательная и мучительная. Показывающая очевидную истину: «вот так делать нельзя». Если владетель такое спустит — он сам долго не проживёт. А если учесть, что у заявившегося, наконец-то, на место событий Акима, нос тоже клюквой…

Я не знаю, почему местные сравнивают разбитый и опухший человеческий нос с этой ягодой. Ни картошки, ни помидоров здесь нет, но почему именно клюква?

Стремительно нарастающее физиогномическое сходство деда и внука, как в очертаниях, так и в расцветке, было немедленно отмечено присутствующими. И — озвучено Хотеном.

То есть, практически, всем. «Уюта нет, покоя нет» — а кому сейчас легко? А где вы видели спокойных людей на Руси? В которых ничего не «бродит»? Я уж не говорю о «духах».

У нас же постоянно как на похоронах: на одного уже спокойного — несколько десятков всё ещё беспокойных. Просто поминки ещё не начались. А уж там-то… и споём, и спляшем.

Любит наш народ поэзию. Особенно — в обработке. В своей. Как звучит Пушкинское:

помню с детства. А какие аранжировки местные делают по мотивам «Богородицы»! Хотен тоже оказался не чужд «живаго великорусскаго языка». Понятно, почему при такой коллекции фамильных портретов с ярко выраженной общей чертой его потянуло на «Мороз — Красный Нос». Но неверное цитирование даже вершин отечественного фольклора вызывает агрессивно окрашенное раздражение слушателей. Даже если тихонько бормочется под нос. Особенно — перевирание оригинала в форме:

Аким к этому времени уже прожевал в клочья одно полотенце. Пришлось посылать за вторым. Болтливый дурак — это плохо. Болтливый, наглый, что-то знающий — плохо втройне. Хотен по случаю, уже прозой, процитировал высказывания Чарджи из прошлой разборки. Насчёт моих необщих умений, подцепленных, якобы, у волхвов.

– А где этот… торчок?

– Дык… где-где… известно где — у боярыни в… в опочиваленке.

Известно это было всем. Кроме Акима Яновича. У деда хватило выдержки сначала догрызть и порвать в клочья очередное полотенце. А уж потом заняться людьми.

Охрим, конспективно пересказывавший мне эту ссору, не только не мог, но, в отличие от мучающегося в отдалении с бревном на плече Хотена, и не хотел воспроизводить максимально подробно последовательность сделанного. И — сказанного. Чарджи тоже… налился лицом, поджал губы и был крайне краток:

– Я пришёл. Он сказал. Я пошёл. Собирать вещи.

Если учесть, что Чарджи пришёл из опочивальни Марьяши, то представляю, что Аким ему сообщил. Пересказывать грубую ссору в большом семействе — бессмысленно. Рваный, беспорядочный поток мелких движений и громких слов. Сплошные эмоции. У деда явно отказали тормоза, а Яков ещё лежал со своей раной. Остановить владетеля было некому. Сунувшийся, было, к деду Ольбег — получил по полной. И даже с избытком: Аким подробно изложил любимому внуку своё представление о морально-сексуальных качествах его матери и его самого, как продукта реализации этих свойств.