Олег Шушаков - На сопках Маньчжурии
То, что им предстоят бои, он тоже прекрасно понимал. Здесь во фронтовом тылу они увидели столько техники и личного состава, что всем стало ясно – скоро начнется! Такие массы войск невозможно укрыть от противника никакими дезинформационными мероприятиями! Да и держать их здесь без дела слишком дорогое удовольствие…
Так оно и вышло. Седьмого утром они получили приказ выдвинуться на юг, в район Эрдэнэ. А двое суток спустя, завершив марш-бросок без потерь, уже были на месте.
Четыре батальона бригады насчитывали двести сорок пять танков БТ-7, в том числе двенадцать артиллерийских БТ-7А с пушкой калибром семьдесят шесть миллиметров, и двадцать пять бронеавтомобилей.
На первый взгляд тактико-технические характеристики легкого колесно-гусеничного танка БТ-7, основного танка РККА, были не хуже и не лучше, чем у его зарубежных соплеменников. Вооружение – сорока пяти миллиметровая пушка и два пулемета. Броня – противопульная. Лоб – двадцать два, остальные части корпуса – пятнадцать миллиметров. Экипаж – три человека.
Увы, но как показали бои в Испании и на Халхин-Голе, калибр орудия был маловат, броня – слабовата, а бензиновый двигатель – слишком огнеопасен.
Однако, при всех своих недостатках (а у кого их нет!), БТ-7 обладал одним неоценимым качеством – быстроходностью! Была у него одна замечательная конструктивная особенность, которая радикально отличала его от собратьев. При необходимости гусеницы можно было снять и продолжить движение на колесах, обтянутых резиновыми бандажами. А это давало резкий прирост скорости. Именно этот, огнеопасный, четырехсотсильный двигатель М-17Т и позволял БТ-7 разгоняться на колесах до семидесяти двух километров в час! Запас хода при этом составлял пятьсот километров…
Обслужив и заправив машины, танкисты получили долгожданный отдых… Однако командного состава это не касалось. Все, вплоть до помкомвзводов, были посажены на полуторки и вывезены на рекогносцировку к китайской границе.
Ехали с небольшой скоростью, часто останавливаясь и определяясь по азимуту и солнцу, отмечая на кроках характерные участки местности, способные послужить ориентирами. Хотя на самом деле, назвать ориентирами их можно было лишь с очень большой натяжкой.
Судя по имевшимся картам, полоса местности, которую им вскоре предстояло с боями преодолеть, вплоть до Калгана, представляла собой пустынно-степной район, обильно насыщенный солончаковыми участками и сыпучими песками, где ориентиры отсутствовали вообще.
Пустыня Гоби являлась таковой, и в топографическом, и в демографическом смысле слова. В полном смысле этого слова!
На следующий день во всех подразделениях, в том числе и в батальоне Ильченко, были проведены политбеседы, в ходе которых военкомы рассказали красноармейцам и командирам о зверином оскале японского милитаризма. Напомнили об интервенции и ограблении самураями советского Дальнего Востока в годы Гражданской войны, о постоянных провокациях на границе, о боях на КВЖД, Хасане и Халхин-Голе.
А потом вдруг вспомнили о позорном пятне русско-японской войны девятьсот четвертого – пятого годов, тридцать пять лет лежащем на России, о жертвах, понесенных русским народом в сражениях под Мукденом и Цусимой, о предательстве царских генералов и адмиралов, сдавших самураям Порт-Артур.
В этот момент кто-то негромко запел… Мгновение спустя все присутствующие стали проникновенно вторить песне:
Тихо вокруг, ветер туман унес.
На сопках Маньчжурии воины спят,
И русских не слышат слез…
Бойцы пели, то один, то другой, вытирая глаза… А над вечерней монгольской степью плыла горькая песня-память:
Пусть гаолян вам навевает сны,
Спите герои русской земли,
Отчизны родной сыны…
Но мало-помалу голоса окрепли, и завершилась эта песня твердым обещанием:
Спите сыны, вы погибли за Русь, за Отчизну,
Но верьте, еще мы за вас отомстим
И справим кровавую тризну…
Красноармейцы и командиры расходились с политбеседы притихшие и серьезные.
Следующие два дня ушли на подготовку бригады к походу и бою. Был получен дополнительный паек, и вода из расчета пять литров на человека в сутки и по сто на каждую боевую машину.
А тринадцатого на рассвете в ротах зачитали заявление советского правительства об объявлении войны Японии и боевой приказ товарища Сталина. Митинги были очень короткими. Все было уже сказано. И понято.
Гусеницы с 'бэтэшек' сняли еще вечером… Боеприпасы в укладках… Батальоны построились и ротными колоннами, сквозь пыль и солнце, двинулись к границе.
Герой Советского Союза командарм второго ранга Жуков о предстоящей стратегической наступательной операции в Маньчжурии был поставлен в известность седьмого августа. Той же ночью на аэродроме Тамцаг-Булак стали один за другим приземляться ТБ-3, доставившие в район только что завершившихся боев штаб Забайкальского фронта.
В палатку к Жукову зашел комкор Яковлев, и четко отдав честь, доложил:
– Товарищ командарм второго ранга! Комкор Яковлев! Представляюсь по случаю назначения заместителем командующего фронтом!
О своем назначении комфронта и досрочном присвоении очередного воинского звания Жуков уже знал… Все вышло как по писаному. А, впрочем, по-другому и быть не могло, после такой-то победы. Он пожал протянутую руку и широким жестом пригласил Яковлева к столу. Разговор предстоял долгий…
Не смыкая покрасневших глаз и не отрываясь на текущие мелочи, Жуков знакомился с основными документами по проведению Маньчжурской стратегической наступательной операции до самого следующего вечера.
Замысел был ему понятен. Северным флангом фронта он должен был охватить и разгромить Хайларский укрепрайон, а затем взять Цицикар. Южным флангом, совершив с боями семисоткилометровый марш по безводным просторам внутренней Монголии, выйти к Калганскому УРу и Бэйпину. Это вспомогательные удары. А главный удар, отсекая Маньчжурию от остального Китая, он должен был нанести на Чанчунь и Мукден, преодолев кручи Большого Хинганского хребта.
'А там уже и до Порт-Артура рукой подать!' – подумал Жуков.
Судя по задачам, поставленным Ставкой перед фронтами, Забайкальский фронт в разгроме Квантунской армии играл самую важную роль. И решал важнейшую политическую задачу – взятие Мукдена и Порт-Артура.
'Вот и поквитаемся за русско-японскую!' – удовлетворенно подумал он.
Жукову в той войне участвовать не довелось. Мал еще был. Но горечь того поражения до сих пор скрипела у него на зубах, как и у всякого русского воина, как и у всякого р у с с к о г о человека.