И Намор - В третью стражу [СИ]

    Оглядевшись, Федорчук с невесёлой усмешкой заметил что в очередной раз инстинктивно – или, подчиняясь рефлексам "реципиента"? -выбрал самое стратегически выгодное место в кафе – столик в углу справа от входа, рядом с матовым стеклом витрины.

    — Прошу прощения, месье, — гарсон возник почти неслышно, — вы готовы подождать свой заказ полчаса? На кухне нет свежих яиц, поставщик задерживается.

    Лицо гарсона излучало, — несмотря на некоторую утреннюю помятость, — искреннее смущение нарушением заведённого порядка вещей и было настолько забавным, что Виктор улыбнулся,

    "Кажется впервые за неделю, — почти автоматически отметил внутренний наблюдатель, — ну и хорошо, хватит носить на морде "служебно-розыскное" выражение. Люди шарахаться начинают".

    — Нет проблем, э-э-э...

    — Робер, месье.

    — Вот что Робер, принеси мне пока кофе, большую рюмку кальвадоса* и свежие газеты.

    — Хорошо, месье. Сей момент, — ответил гарсон и, также бесшумно как появился, — удалился.

    Виктор вынул из кармана пачку "Галуаз Блё", спички и положил на столик,- пепельницу просить не надо, на курящего никто не косится.

    "Вот и славно, трам-пам-пам... Что ж погано-то так..."

    Следующие несколько часов пролетели не то что бы незаметно, но как-то нечувствительно. Осознание реальности пришло на опустевшей пачке сигарет и пятой рюмке кальвадоса[119].

    "Так. Шестая будет лишней", — казалось, мысль Виктора была единственной реальной вещью в наплывающем мороке опьянения, но и эту реальность он осознанно погасил, — ну и хрен с ней.

    — Гарсон, повторить!

    Гарсон, чуть помедлив, повторил, но Виктор не торопился опрокинуть и эту порцию мерзкого, по правде говоря, яблочного самогона.

    "Фигово, видать герои Ремарка[120] жили, раз глотали это пойло в товарных количествах. Да кто бы сомневался!" — зажав рюмку в ладонях, согревая резко пахнущий напиток, думал Федорчук.

    В дальнем углу кафе только что пришедший пианист уже "орюмился" прямо за инструментом, — судя по мелкой таре, — какой-то огненной водой, и потирая озябшие руки, оглядывал полупустой зал. Выдержав приличествующую случаю паузу, заиграл что-то регтаймовое[121].

    Музыка, даже такая примитивная, вызвала у Виктора ностальгию по тем временам, когда он сам садился за инструмент и для себя или друзьям что-нибудь "душевное".

    "Какая такая ностальгия, — почти разозлился он, — этого нет, не было и возможно не будет совсем. Ты понимаешь, идиот, совсем не будет!"

    Виктор усмехнулся сам себе, встал из-за стола и решительно направился к пианисту.

    — Месье позволит? Не беспокойтесь, у меня музыкальное образование...

    Тапёр[122] огляделся по сторонам, как бы ища поддержки или спрашивая совета у окружающих, но не нашёл ни того ни другого.

    -Да, конечно.

    "Клиент всегда прав!" — усмехнулся Виктор. Сел за пианино, закрыл глаза и для разминки начал играть "К Элизе". Пианист иронично улыбнулся, услышав не совсем уверенное исполнение такой "ученической" вещи. Но руки Федорчука приноравливались к незнакомому, к тому же и не очень хорошо настроенному инструменту.

    И откуда-то из глубины, из прошлой жизни, к Виктору пришла мелодия, а вслед за ней явились и слова:

    Виктор не осознавал поначалу, что не только играет, но и поёт. По-русски. Поёт, забыв об осторожности, конспирации, наплевав на все условности.

    Последний раз он пел эту песню, когда провожали Олега на ПМЖ в Израиль. Тогда все изрядно набрались и, не стесняясь, плакали друг у друга на плече, так как это могут только русские мужики. Степан всё порывался что-нибудь сломать. Еле удержали.

    " Крыса ты, Федорчук, энкаведешная. Душегуб. Хапнул миллиончик и скрылся, каторжанин,- с неожиданной яростью подумал Виктор, — сука ты, братец-кролик!".

    Виктор сжал зубы, хотя глаза и выражение лица выдали бы его сейчас – что называется — "с головой". Решение бьющейся в подсознании все последние дни проблемы – созрело. И тут на его плечо легла рука пианиста:

    — Я не знаю, о чём вы сейчас пели, месье. Простите, я не понимаю ваш его языка, но послушайте меня, пожалуйста! Жизнь даётся человеку всего одна, всегда есть возможность исправить ошибку, если же вы покончите с собой, ваши грехи останутся здесь как неоплаченный долг. Ещё раз простите...

    — Спасибо, месье музыкант и прощайте.

    Виктор встал из-за пианино и прошёл прямо к вешалке-якорю, по пути бросив на свой столик несколько купюр, оделся, подхватил чемодан и вышел из кафе.

    Дождь продолжал моросить, Федорчук шёл прочь от порта в сторону железнодорожного вокзала. Долги нужно возвращать. Всегда. Но для этого необходимо было вернуться в Париж.

    Пока ехали в Париж, времени для размышления над злободневными проблемами нового бытия почти не оставалось. Баронесса требовала к себе повышенного внимания, а, кроме того, то ли и в самом деле была страшно болтливой, то ли ее на нервной почве несло, но только казалось, что Кайзерина Николова не замолкает ни на мгновение. И ведь не дура. Это-то было очевидно. Не глупости порола и не чепуху молола, если не считать чепухой "тайны мадридского", то есть, разумеется, болгарского двора. Грамотная, интеллигентная речь, разумные, если не сказать большего, мысли, своеобразный юмор – порою грубоватый, иногда циничный, но всегда подлинный – и знаний разнообразных вагон и маленькая тележка, но, помилуй бог, как же всего этого было для Ицковича много! Так что расслабиться удалось только в Париже, где они остановились в солидном, но не обязывающем отеле. Вообще-то баронесса собиралась в "Риц", но Олегу удалось ее переубедить. Ему там светиться было ни к чему, да и дороговато. Но и ей, если подумать, там сейчас лучше было не появляться.