В. Бирюк - Прыщ

При осаде замка Фусими, например, вся семья владельца замка Тории Мототада покончила с собой, чтобы избежать плена. Это коллективное самоубийство женщин и детей стало символом самурайской чести. Хотя зарезались не «честнЫе» самураи, а те, кого они клялись защищать. Окровавленные доски пола из комнаты, в которой гражданские вены и артерии от безнадёги вскрывали, позднее встроили в потолок близлежащего храма.

— Тебе зачем? Ну, там, мясо резать, подушки вспарывать, в носу ковырять…

Факеншит! Да что ж она такая… резкая как не выбродивший квас!

— Чтобы отомстить. За бесчестие.

Уже выбрала. Простенький, но не простоватый. И, факеншит, вполне эффективный: упёрла мне в шею стилет.

Со вкусом у неё в порядке — хорошенькая вещица, стильная. «Палочка для письма» — от латинского stilus. Вообще-то, стилет — итальянское изделие, но она сыскала французскую штучку. Костяную, кругленькую. Остренькую. Насколько остренькую — кожей шеи чувствую. Рукоять в форме вырезанного ангелочка, стоящего навытяжку. Солдатиком. Как она на пожаре у стенки… пока я её… Теперь уже я и сам… сейчас ка-ак надавит ангелочку на кудрявенькую бошку большим пальцем и…

— Э… так ты ж… Какое бесчестие?! По согласию ж было! Не считается! Убери!

— Что?! Да как ты смеешь?! Ты! Ты схватил, затащил, связал… И — овладел! Мною! Княжною! Изощрённо! И — извращённо! Стоя!!! Силою! Против моей воли!

— Да ну?! А разве ты сказала «нет»?!

— Так… Ты ж мне этим… вонючим одеяльцем… рот заткнул!

— И что?! Однозначного, определённого и недвусмысленного «нета» — не было. Как по уставу положено — три раза, начиная с предупредительного в воздух. Мимика… позволяла трактовать… разнонаправленно. Особенно — в заключительной фазе. А моторика… скорее — соглашательно. Я бы даже сказал — побудительно и понукательно. Вот так я тебя понял! Вот я и побудился, и понукнулся. Исключительно под влиянием твой неземной красоты и всякое помановение твоей милости незамедлительно исполнить желания. Да не дави ж ты так! Дырку ж сделаешь!

— Хам! Мерзкий хам и наглец! Снимай штаны!

О! Не фига себе! Фольк традиционно даёт связку: «Снимай штаны — будем знакомиться». Тут это — унижение или приглашение?

«— Мужчина, вы пьёте?

— Если это вопрос — то «нет», если предложение — то «да».

— Э… Госпожа… э… самая великая княжна… Не будет ли такое ммм… действие с моей стороны… в смысле снимания штанов… в присутствии высокоблагородной и безусловно невинной юной особы… превратно понято и… и негативно оценено… со стороны твоей?

— Снимай! Живо! Я те покажу как дев благородных…

— Да я уже знаю, уже ж видел-пробовал…

Она зашипела. Как шипела, уподобившись раскалённой сковородке, давеча на пожаре. Ещё сильнее воткнула мне «палочку для письма»… слава богу — пока только в сонную артерию. По поводу здешних школярских пожеланий насчёт использования святорусского аналога латинского стилоса — «писало», я уже…

Теперь и мне пришлось исполнять «высоко гляжу» — задрать голову в потолок. Хороший у нас потолок, крепкий. «Землянка наша в три наката…». Накат здесь один. И сверху не «сосна сгоревшая», а крыша лубяная. «Была у лисы хата ледяная, а зайца — лубяная…». И меня тут… как того мартовского косого. А там должен быть чердак. А на чердаке всегда собираются всякие сокровища… или мусор…

Вот с такими мыслями, старательно держа равновесие — неохота «проколоться» своим горлом об заточенную костяшку…, я осторожно выбрался из чуней типа домодавы стоптанные, дернул за верёвочку… в смысле — за опоясочку…

«Дёрни за верёвочку — дверь и откроется» — какой глубокий смысл в этой давно знакомой фразе из русских народных сказок! А я и не догадывался! Вот, собственно, чего хотела лиса от зайца! А мы всё съесть-съесть… Как дети!

Один знакомый ребёнок, случайно углядев из своей кроватки процесс сотворения себя братика или сестрички, так и кричал:

— Папа! Не ешь маму!

А эти прекрасные строчки:

В смысле: со свалившимися штанами — человек сразу становится ближе к людям. Достаточно просто «дёрнуть за верёвочку»!

Сколь много культурологических открытий случается у человека, когда ему к горлу пристают с чем-нибудь остреньким!

Чуть переступил на месте и вот, одним элегантным движением ноги штаны отправляются… захват пальцами ног и штаны отправляются… не, нелётные у меня штаны. Ну, пусть так полежат.

Вид моих поцарапанных икр несколько смутил собеседницу. Не знаю, что она собиралась увидеть, но здешняя мужская рубаха не намного короче той женской, в которой я с княжной под мышкой по горящему терему бегал. Там, кстати, и ободрался.

Мгновенное выражение растерянности на её лице сменилось грозной решительностью:

— Рубаху сымай! Ну! Живо!

Продырявит. Как пить дать. Просто сдуру сделает в шейке дырку. И кровушка моя… горячая и бесценная…

Точнее: из продырявленного горла на замусоренный земляной пол. А так — всё правильно.

Подпёрто глядя в потолок, я потянул вверх рубаху. Её всё равно через голову снимать — придётся княжне убирать свою костяную заточку от моей шеи. Тогда я… Эмык… Убрала.

Княжна внезапно отдёрнула стилет от моей шеи и приставила… да, именно туда. Даже уточню: подцепила и приподняла. Зловредно глядя мне в глаза сообщила:

— Ты думаешь — я дура? Только дёрнись — враз отвалится. Улетит твой воробышек — даже не чирикнет. И всё — назад не приставишь.

Ну почему меня жизнь постоянно сводит с этой… взбесившейся членовредительницей?! Ведь есть же нормальные женщины! Добрые, спокойные, ласковые… А с этой… каждый раз экстрим на уровне смертельной угрозы.

«— Доктор! Я буду жить?

— Вы?! Жить?! А смысл?».

Первый раз я к ней в постель запрыгнул, фактически, из-под топора. Второй — из огня и полымя. Теперь вот третий раз. Нынешний стимул — остро-костный. Очень «остро».

Но бог троицу любит — есть надежда на благоприятный и взаимно-удовлетворительный… Как и в предыдущие… Хотя пока больше похоже на «Кавказского пленника»:

Если бы у неё ещё и пила в руках была… бензо…! Бр-р…! Хотя железяк здесь много, подберёт что-нибудь подходящее… И буду я, почти как у Пушкина: