Сергей Буркатовский - Вчера будет война

– Спасибо, Федор Михайлович. Я понимаю, вы стараетесь говорить о погибшем товарище только с лучшей стороны. Но… я звоню вам сейчас не только как отец. Есть еще несколько вещей, которые мне знать просто необходимо. По ряду причин. Скажите… Если бы Василий остался жив и… вырос по службе, мог бы он… начать куролесить? Я не приказываю, я прошу – отвечайте честно.

– Он был летчик, товарищ Сталин. Если вы о выпивке – этим многие грешат. Особенно теперь. Нервы у людей не железные.

– Значит, выпивал. Чудил?

– Бывало. Как и любой летчик, товарищ Сталин, – майора прорвало. – Мы все люди. И он тоже был человеком. Отличным человеком и отличным летчиком. И мы, товарищ Сталин, за него отомстим.

– Мстить – не надо. Специально мстить. Просто выполняйте свой долг, майор. Сбивайте их и постарайтесь оставаться живыми сами, чтобы сбивать их дальше. Это и будет самая лучшая месть. Спасибо, товарищ майор. Удачи в бою – вам и вашим летчикам.

Андрей возненавидел дороги. Одно дело, когда длинная лента, пусть даже разбитая гусеницами и колесами до полного изумления, ложится под колеса километр за километром, и совсем другое – когда приходится перемахивать через ладно пятьдесят, а то и все триста метров открытого пространства, ежесекундно опасаясь услышать лающее «Хальт!» от ненароком подвернувшегося патруля. Однако ж другого выхода не было. Выждав пару минут и не заметив ни пятнышка «фельдграу», они с Давидом перемахнули через просеку со змеящимися колеями и вломились на опушку очередной рощицы. Звенели последние комары, стрекотала сорока.

– Гляди! – Давид указывал на двухметровую треногу из молодых березок, с вершины которой к двум точно таким же эрзац-столбам тянулся провод немецкого полевого телефона, – режем?

Андрей внимательно посмотрел на жерди. Срез был еще сырым, сочился влагой.

– Резать-то режем. Только… Как ты считаешь – немцы ведь пойдут обрыв искать.

– Предлагаешь встретить?

– А тебе самому бегать не надоело? Меня уже заездило зайцев изображать. Тем более после вчерашнего…

– А справимся?

– Думаю, справимся. Немец пока непуганый, вряд ли больше двоих пошлют. Из леса, тихонько… А если целая толпа припрется – значит, не судьба, услышим и ноги сделаем. Накрайняк – совесть перед смертью спокойна будет.

– Это точно, – Давид достал из чехла штык-нож.

– Погоди. Тут по уму надо, – Андрей покачал треногу, держалась она хлипенько. – Ща мы эту хрень завалим, чтобы все поестественнее выглядело. Нехай отвлекутся. И засядем мы во-он там. Немаки, судя по следам, туда ушли, значит, оттуда и вернутся. Вот не доходя до обрыва, мы их и встретим.

Немцы заявились через полчаса. Действительно двое – один с автоматом и катушкой, другой налегке, с карабином. Шли настороженно. Автоматчик пас ближнюю опушку, другой, с винтарем, – дальнюю. Не доходя до березового мыска, один что-то гортанно крикнул. Автоматчик длинно выругался, закинул ствол за спину и затопал по дороге к так некстати повалившейся опоре. Андрей досчитал до трех, вывернулся из-за березы и вскинул «наган». Как и тогда, на довоенном стрельбище, он не целился – просто указал стволом в затянутую серым сукном спину и мягко нажал на спуск. Устаревший, но гениальный в своей убийственной простоте револьвер дважды подпрыгнул – совсем чуть-чуть. Казалось, Андрей видел, как пули входят связисту в область позвоночника. Другой немец разворачивался медленно-медленно, поднимая «маузер», в оловянных глазах плескался испуг. Третья пуля вошла прямо между ними одновременно с резким щелчком «СВТ». Видимо, Давид нервничал – вряд ли он специально целился в голову, просто дернулась рука – но от второй, уже тяжелой винтовочной пули, череп врага разнесло алым фонтаном, каска отлетела метров на пять и плюхнулась донцем вниз, как чаша для кровавой жертвы.

– Быстро! – Так, автомат, магазины, документы, это что? Галеты? Отлично, живем! – Давид, потом проблюешься! – Андрей был неестественно спокоен. Может, потом и накатит, а может, и нет. Это человека убивать трудно, по первости-то. Нелюдей – просто. Только не дай боже не по книжкам, а самому осознать, что помимо людей в мире есть и нелюди.

Остановились они только километров через пять, пробежав по дну пары ручейков. Блевать Давид раздумал. И то хорошо.

Желтые листья вихрились по пустынному проспекту, кидались под колеса черной «эмки», как собаки под танк. Скрипнули тормоза. Часовой у кованых ворот Второй Градской больницы (ныне, конечно, госпиталя) вышел из будки. Глянул на листок пропуска за ветровым стеклом. У пассажиров этой машины документы проверять было не положено. Воротина откатилась, «эмка» скользнула внутрь. Разминувшись с санитарной полуторкой, машина прошелестела к служебному крыльцу одного из корпусов. Передняя дверь распахнулась, жилистый неприметный мужичок в шинели без знаков различия вышел и секунд двадцать несуетливо изучал окрестности. Удовлетворившись, открыл заднюю дверцу – без подобострастности, делово.

Из машины появилась – девушка ли, девочка – не поймешь, пограничный возраст. Фигуристая, с полными щеками – сказать бы «кровь с молоком», да глубокие серые тени под глазами убивали сравнение на корню.

Ведомая мужичком, девушка простучала ботиками по крыльцу. Коридор был наполнен густой смесью шуршания, бреда, стонов, запахов формалина, хлорки, мочи и гноя. Пол, однако, блестел после недавней уборки. Белье на поставленных за недостатком места в простенках между дверями койках тоже было свежее. Девушка юркнула в дверь сестринской. Сопровождающий повесил шинель на гвоздик близ двери и умостился в торце, у окна. И как не стало его – потрепанный френч, потертая кобура «тэтэшника», морщинистое лицо воспринимались как мебель или часть стены.

Следующие пару часов пассажирка «эмки» моталась по палатам – в белом халатике, то со шваброй, то с уткой, то с какими-то бумажками в ординаторскую. Командовала ею плотная, какого-то сержантского вида тетка – должно быть, старшая медсестра. Что интересно – пожалуй, она единственная не испытывала перед девчонкой никакого пиетета. Остальные сестры старательно делали вид, что ничего особенного не происходит, общались, когда требовало дело – но именно что старательно. Даже проходящие по коридору врачи привычно-буднично принимали на пару сантиметров в сторону. Ну а раненые… большей частью им было не до нее.