Макс Мах - Под Луной

Но сейчас, возвращаясь мыслью к тому далекому времени, припомнил Кравцов – по странной ассоциации – одну исключительно неглупую книгу, читанную в годы студенчества. Теперь, через много лет вперед и назад, он не мог уже восстановить подробности. Ни названия книги, ни имя ее автора не всплывали в памяти. Помнилось только, что это была книжка малого формата, каким издавались в то время избранные биографии в молодогвардейской серии "Пламенные революционеры". Так вот, в той книге, между прочим, речь шла и о расколе социал-демократов на большевиков и меньшевиков. И советский автор – а дело происходило никак не позже ранних семидесятых – к удивлению Кравцова бросил мимоходом нетривиальную мысль, что не будь между Ульяновым и Мартовым личного соперничества, кто знает, как сложились бы судьбы русской революции. Ведь Ульянов отстаивал позицию, первоначально озвученную именно Мартовым. Где-то так, или наоборот, но не суть важно, поскольку нынче – в новой, возникшей не без помощи Кравцова реальности – уже не Троцкий числился оппозиционером и левым коммунистом. Лидером левой оппозиции оказался державник Сталин. И всех-то дел, что если нашла коса на камень, то "камню" путь только в "Петры", и никак иначе. Если нишу державника – не от хорошей жизни, и даже не вполне по своей воле – занял Троцкий, то Каменеву и Сталину оставалось одно – поднять знамя вечно зеленой "Левой". Впрочем, что – правда, то – правда, Троцкий умел быть прагматиком и государственником ничуть не хуже, чем лидером "истинных большевиков-ленинцев"…

Беспокоило же Макса отнюдь не то, с кем в компании оказался он здесь и сейчас, хотя ему, если честно, этот блок нравился несколько больше того. Тревожила неопределенность. Он не знал – просто не мог знать – что правильно, а что – нет. Он творил историю на ходу, в движении, решая в каждый отдельный момент времени ту из насущных задач, что казалась острее. Импровизация… игра с листа… Ну, что тут сделаешь! Не было у Кравцова готовых рецептов "как нам обустроить Россию". Оставалось надеяться, что интуиция не подведет, и совесть не оставит.

День прошел, как не было. Пролетел, словно курьерский поезд мимо богом забытого полустанка, прогрохотал на рельсовых стыках, обдал облаком сырого пара, смешанного с угольным дымом, и умчался прочь, унося с собой – прихваченную между делом – половину ночи. И вроде бы, ничего толком не сделал: все только сидел да слушал. Слушал и сидел. Еще ходил, разумеется, заглядывая в отделы и отделения, и снова слушал. Здесь и там. Попыхивая трубкой, прихлебывая из стакана в подстаканнике крепкий чай, просматривая документы, отпечатанные на плохой пористой бумаге расплывающимися нечеткими литерами, расшифровывая каракули "революционных матросов" и " сознательных рабочих", – крестьян, слава богу, в Управлении пока еще не было – взвешивая на ладони тяжелые папки первоочередных дел. Возвращение превратилось в праздник "столоначалия", выродилось в рутину бесконечных представлений – сотрудников за полтора года заметно прибавилось – и встреч со старыми знакомыми, которых на поверку оказалось гораздо меньше, чем он ожидал. Впрочем, Генрих Эйхе все время находился рядом, и это, если разобраться, совсем не мало по нынешним временам, поскольку бывший военный министр ДВР был человеком прямым, неробким и верным. Избрав "линию" не колебался, выбрав сторону – шел как крепкий крестьянин за плугом, делал свою работу. Это не говоря уже о том, что не глуп, в меру образован, и отнюдь не твердолоб.

"И ведь не Эйхе единым, – как говорится, – жив человек", – Кравцов испытал мгновенное чувство облегчения – едва ли не умиротворение сошло на него – обнаружив "Жоржа" Семенова и еще кое-кого из "своих прежних людей" ровно там, где и оставил их, уезжая из Москвы в "ссылку". В оперативном отделе, кроме Семенова, нашелся и небезызвестный товарищ Саука, а в следственном – по-прежнему работали похожая на "товарища Наташу" Ольга Ларионовна Лаврова и руководитель "особой инспекторской группы" Микола Колядный. Ольга Викентьевна Гаврилова, как оказалось, все так же заведовала технической библиотекой, что ей как "инвалиду войны" было сподручнее, поскольку не предполагало оживленного общения с широкими массами сотрудников различных советских учреждений и многочисленными командирами РККА. Библиотека же – место тихое и даже укромное, располагающее к размышлениям и неспешным трудам, но и не препятствующее при надобности перемещениям в пространстве. Обслуживанием абонементов занимались две юные Марусины помощницы, а сама она по мере необходимости уезжала в далекие и близкие командировки, из которых, впрочем, никогда не возвращалась без новых – зачастую редких и ценных – книг. Так ее и представил Кравцову заведующий Общим отделом Юревич. Завотделом был доволен работой "библиотекарши" и не считал нужным это скрывать, тем более что она не только работала хорошо, но и заметно укрепляла своим присутствием парторганизацию отдела.

Макс такому положению был только рад: кадровый костяк управления, несмотря на все "невзгоды и происки", сохранился, а значит, есть с кем продолжать начатое три года назад дело. А дело это – чем дальше, тем больше – представлялось Кравцову не только важным и ответственным, но и необычайно сложным и безумно интересным

– А этот… ну, как его? – вроде бы вполне "искренне" затруднился вспомнить Кравцов, обращаясь к заведующему Следственным отделом. – Парень такой неглупый, с Украины… он к нам еще, кажется, из прокуратуры перешел…

– Никольский? Вы имеете в виду Льва Никольского? – обернулся к Максу Горожанин.

Валерий Михайлович Горожанин перешел в Военконтроль из ГПУ еще в 1923. По любым понятиям, он был более чем подходящей кандидатурой на руководство Следственным отделом контрразведки: дипломированный юрист, опытный подпольщик, чекист. Тем не менее, в отношениях с ним Макс все еще окончательно не определился. С одной стороны, Валерий Михайлович, как и сам Кравцов, происходил из эсеров. Причем в партии состоял, чуть ли не со времен Первой Русской революции, да и в большевики пришел не сразу, а только в девятнадцатом и из боротьбистов. Подозревать такого человека в том, что он "засланец" Феликса, было бы странно. Но, с другой стороны, в Гражданскую всякое случалось, а Валерий Горожанин неоднократно появлялся в Одессе, что вообще-то, учитывая все тогдашние обстоятельства, настораживало. Кроме прочего, все с того же боевого 1919 года занимал он в Украинской ЧК, а затем и в Харьковском управлении ГПУ, отнюдь не малые должности. Разумеется, там и тогда это могло и не свидетельствовать об особо доверительных отношениях с Дзержинским, но и обратное верно. Так что…