Алексей Ивакин - Меня нашли в воронке

Оказалось, что Толик так и лежит на немце.

Они подбежали к нему, перевернули.

На губах пузырилась розовая пена, а из груди торчал нож.

Успел, таки ганс…

Вот уже полчаса Толика тащили на импровизированных, сделанных из шинели и двух палок, носилках. Время от времени он приходил в сознание, пытался что-то сказать, но Юрка Семененко каждый раз закрывал ему рот:

— Молчи, Толян, молчи! Нельзя тебе говорить. Вот придем сейчас — у нас там врач есть, он тебя на ноги быстро поставит.

Кинжал они вытаскивать не стали. Понятно было, что легкое пробито, а лезвие перекрывает кровеносные сосуды. Достанешь — и он захлебнется в собственной крови. Путь уж Валерка разбирается.

Шестеро красноармейцев менялись через каждые пять минут. Очень уж тяжел был здоровяк Толя Бессонов — за центнер, а бойцы ослабли на похлебке из брюквы.

Немцы и сами особо не шиковали в котле, подчистую грабя местное население, а на пленных обращали внимание в последнюю очередь.

Но шли, почти бежали.

И успели.

Ритка, когда увидела носилки, даже не заметила незнакомых бойцов. Просто метнулась к ним с криком:

— Кто?

Но ее опередил хромающий Валерка, протирая на ходу очки.

— Толик, Господи, да как же это, Толик, очнись! — Юра с дедом еле оттащили ее от раненого.

— Чего, знакомы, что ли? — поинтересовался долговязый красноармеец, натянувший пилотку до ушей.

— Знакомы, знакомы… Сейчас и с вами знакомиться будем, пока там дохтур колдует. Отряд! Становись! — рявкнул неожиданно Кирьян Васильевич.

И партизаны, и красноармейцы немного замешкались. Первые — совсем не привыкли, вторые несколько отвыкли.

— Рррняйсь! Смирррна! — Кирьян Васильевич прищурился, обходя строй.

Десять человек — это уже серьезно. Это уже отделение.

— Я — командир партизанского отряда унтер-офицер Кирьян Богатырев. Вопросы ко мне?

Красноармейцы недоуменно переглянулись. Долговязый поинтересовался:

— Это какой-такой унтер-офицер?

— Унтер-офицер, отделенный командир четвертого отделения четвертого взвода пятнадцатой роты сто двадцать четвертого пехотного Воронежского полка!

— Царской армии что ли? — долговязый презрительно ухмыльнулся. — Так нет уже царской власти, двадцать пять лет уж как нет.

— Не царской, солдат, армии, а русской. И команды вольно я не давал! Встать смирно!

Боец дернулся, опустив руки.

— Кто такой?

— Младший политрук Двадцатой стрелковой бригады Третьей ударной армии Долгих.

— А звать?

— Дмитрий.

— А как же ты, Дима, в плен-то попал?

Политрук помрачнел:

— Под Ватолино, зимой еще. Проверял боевое охранение. Разведка немецкая…

— Понятно. Разведка, значит… Так что ж тебя не расстреляли-то? Немцы жутко комиссаров не любят. Да и я не очень!

Долгих аж с лица сменился:

— Оно и понятно… Царская держиморда…

Юра с Ежом дернулись было, но дед резким жестом остановил их.

— Царская, царская… Так что не расстреляли-то?

— Так я в красноармейской форме-то был. Старая форма изорвалась, новую никак прислать не могли, вот звездочку не успел перешить на обычную. Да и документов не было с собой…

Один из бойцов хихикнул.

— Вот что, политрук, держать я тебя не буду. Хочешь — иди, куда глаза глядят. Оружие у тебя есть, в бою взял, молодец. Видел я как ты за нашим героем бежал. Иди, да в плен не попадай больше.

Политрук остался стоять в строю, переминаясь с ноги на ногу.

— Чего не идешь? Иди. Ты свободен.

— Разрешите… — слова Дмитрию давались с трудом. — Разрешите остаться?

— А чего так. Тебя же мое командование не устраивает?

Политрук молча взглянул на деда…

— Разрешаю, Дима. Но запомни раз и навсегда. У меня другого звания нет — унтер-офицер я. А, ежели, тебя смущает — просто командиром зови. Или дедом. Ребята вона уже привыкли — и подмигнул Рите. — И помни. У нас тут единоначалие. Безо всяких ваших комиссарских штучек. Понятно?

— Так точно! — вытянулся младший политрук.

— Ты? — обратился командир к следующему.

— Старший сержант Олег Таругин! Танкист. Механик-водитель.

— Танков, пока что, не имеем, пехотой повоюешь.

— Придется, товарищ командир!

— Куда ж ты денешься-то… Ты?

— Рядовой Прокашев. Алексей. Пехота. Начал в Первом коммунистическом батальоне.

— Ух ты… Это еще кто?

— Ополченцы. Из студентов и профессуры московских университетов.

— Ишь ты… Профессор, значит?

— Что вы… Студент я. Философ. Третий курс.

— Ого! В плен как попал.

— На высотке оборону держали. Один я остался. И патроны кончились. Ну и…

— И руки в гору?

Прокашев виновато понурился.

— Правильно и сделал, — ответ унтер-офицера был неожидан. — Вот сейчас и отомстишь. Следующий!

— Мальцев я. Тоже Алексей. Рядовой тоже.

— Пехота?

— Ага… рядовой.

— Чего ага? Где служил?

— В пятьдесят девятой… В тех же местах, что и товарищ младший политрук. А в плен попал, когда в атаку шли. До первой траншеи дошли — чем-то оглушило. Очнулся — кругом немцы.

Мальцев ростом вполне оправдывал свою фамилию.

— Удобный у тебя для пехотинца рост. Все пули мимо. Хрен найдут. Ты?

— Сержант Колупаев. Павел. Десантник. Первая мобильная воздушно-десантная бригада.

— Где?

— Под Малым Опуевым. В марте. Контузило. Немцы подобрали после боя.

— Чего делать думаешь?

— Душить, сук голыми руками. Насмотрелся в плену, мама не горюй.

— Успеем еще. Потерпи. Ты?

— Ефрейтор Русов. Андрей, минометчик.

— Цыган, что ли?

— Почему цыган сразу? Не цыган! Русский я! Папа — молдаванин.

— Хм… Где служил?

— Двести первая Латышская стрелковая дивизия.

— Какая-какая?

— Двести первая. А что?

— Я не ослышался? Латышская?

— Ну да… Там половина латышей точно. Хорошо воюют, между прочим. А чего?

— Да так… В плен как попал?

— Контузило тоже… Очнулся — расчет лежит, миномет вдрызг. Пошел к своим — на немцев наткнулся.

— Понятно… Ну вот и познакомились, значится… Теперь слушай мою команду! Равняйсь! Смирно! Вольно… Мы идем на прорыв. К нашим. Вот этим четверым обязательно надо дойти до своих. Обязательно.