Олег Измеров - Ревизор Империи
Что интересно, в этой душегубке была механизация. Под потолком крутились трансмиссионные валы, приводимые от одного мотора в углу цеха и широкие черные ремни анакондами спускались вдоль стен, колыхаясь, словно в такт звукам флейты невидимого факира; их то накидывали, то сбрасывали со шкивов, что, при отсутствии ограждений, было не менее опасно, чем играть с живой змеей. Почти вся площадь цеха, за исключением неширокого центрального прохода была завалена деталями танков и тракторов; пол, похоже, мели ежедневно, хотя ежедневно же и заваливали грязной ветошью, стружкой и обрубками металла. На некоторых верстаках Виктор заметил рабочих, которые спали, как бомжи, натянув на голову измятые, засаленные куртки. То ли у них не было сил после смены дойти домой, то ли не было денег снять или построить жилье, и они устраивались на ночлег прямо в цехе, не обращая внимания на гарь и звон металла. Из тех рабочих, которые бодрствовали и возились с металлом у верстаков или полусобранных машин, некоторые были подростки, почти дети.
"Прям подпольный цех какой‑то для гастарбайтеров."
На боку танчика, который хотели отсюда выкатить, старославянскими буквами было написано "Баян". Одной тайной меньше.
"Его бы сфоткать и на ресурс Удава… Ага, щазз. За это точно повесят. Или расстреляют."
Виктора вдруг что‑то толкнуло, какое‑то неясное чутье подсказало ему опасность сзади, и он бросился в сторону, между остовов собираемых тракторов. Прямо над тем местом, где он только что стоял, на изогнутой дугой стреле поворотного крана проплыло заднее колесо с блестящими стальными шпорами. Виктор обернулся: рабочие поглядывали на него, пряча ухмылки. Оно, конечно, понятно: народ ишачит, а он, Виктор, расхаживает тут в приличном костюме, как господин.
"А ты думал, они сейчас с благодарностями за спасение кинутся. Они, небось, и не поняли, чего произошло. Да и фиг с ним."
— Работать, чего раззявились!
По проходу, переваливаясь сбоку на бок, пробирался мастер в тройке и темной фуражке. На боку у него болталась черная резиновая дубинка.
— Не задело? — услужливо он спросил Виктора, чувствуя в нем старшего по должности. Ишь, дармоеды, даже не крикнули… в России, видать, без кнута никак!
— Раз военная продукция, оружие выдали? — спросил Виктор, кивнув на дубинку.
— Это все от них, сукиных детей… При немцах бунтовать начали, морду за штрафы бить, так до сих пор не успокоились. Вяткину давеча чуть молотком в висок не заехали, как вычет за брак определил. Пришлось увольнять. Не Вяткина, того, что замахнулся. Вот, теперь для защиты выдали. Жалуются, будто их бьют. А вы не верьте, все наговоры. А без штрафов никак нельзя, на мастерах материальная ответственность за детали и оборудование, что поломают, попортят — либо штраф назначай, либо сам плати.
— А "при немцах" — это что тут, немцы были?
— Да одно время немцев стали ставить цехами заведовать. Ну а они мастеров немцев приезжих стал нанимать, русские, говорит, шлехт, плохо. Те пошли уже рабочих сживать, чтоб на выгодные работы обратно своих, из Германии. Вот и сповадилась местная шантрапа им темную делать. Заводила у них Степка Жердяй с Кладбища, он там первым хулиганом завсегда был. Как бронеходы начали делать, немцев‑то с завода частью повыставили, ненадежный они на случай войны народ, а хулигайничать — эту заразу так не изведешь. Я вас провожу, чего вам показать‑то?
— Спасибо. Я сам. Этот завод мне не чужой.
— Ну, воля ваша, если что, крикните, да погромче… Я тут неподалеку буду.
"Культура производства тут, однако…" — размышлял Виктор, идя по проходу.
— Господин хороший, папиросок, случаем, у вас не будет? — на Виктора уставился молодой парень, в черной, такой же замасленной как у всех, прозодежде и с шабером в руках: он подгонял по прилеганию стыки картера тракторного двигателя. — Своя махорка кончилась.
Шабер был трехгранный, и проткнуть им можно было не хуже финки. Виктор сгруппировался, слегка разводя ладони, словно показывая сожаление.
— Рад бы, да сроду не курил. Да и куда дымить — тут дыму уже втиснуться некуда!
— Это у нас так! — осклабился парень. — А что ж вы совету мастера не послушались, один ходите? Неровен час, чего случится.
— А я всю жизнь по цеху без провожатых ходил. Когда‑то в сборочном доводилось работать, в ремонтном, на высоковольтном монтаже.
— А — а… То‑то я гляжу, анжинер вроде, а мозоли‑то вон с рук не сошли. Из низов, чай, будете, али все же из благородных?
— А перед богом, они все равны. Что в жизни сделаем, так люди и запомнят, а не по родству.
— Оно верно, только я пока на небеса обожду. И вы не спешите. Ладно, мне тут болтать некогда…
Обратно Виктор рванул напрямую, через густую, как на сортировочной станции, паутину путей у вагонных цехов и сортировочного, постоянно вертя головой, перешагивая через рельсы и обходя пыхтящие клубки пара, которые деловито таскали доски с обделочного, пустые платформы и готовую продукцию с отстоя. Перед его взором степенно дефилировали коричневые пиджаки работяг — теплушек, черные фраки "эшаков" со снятыми дышлами и сосновыми щитами на окнах полуоткрытытх будок, и один неведомый франт — темно — пурпурный пассажирский вагон с двустворчатыми дверями и деревянными сиденьями за широкими прямоугольниками окон, похожий на прицепной от электрички, буквально умоляя своим экстравагантным видом поближе познакомиться.
"Это все потом", решил Виктор, "а то опять во что‑нибудь вляпаюсь".
На лестнице "голландской казармы" он буквально натолкнулся на шефа, который, бурча что‑то под нос, неторопливо спускался со второго этажа, похлопывая ладонью по широкому поручню дубовых перил.
— Вы уж извините, Иван Семенович, подвел я вас…
Бахрушев удивленно посмотрел на него.
— Что еще случилось?
— Да с Коськиным спор вышел.
— Это по поводу цеха?
— Да. Не выдержал, ввязался.
— Что вы извиняетесь? — рассерженно воскликнул Бахрушев.
— Я, конечно, понимаю, что исправить ничего нельзя, а вы за меня…
— Что вы извиняетесь? — закричал Бахрушев. — Вы правильно поступили! Никогда, слышите, никогда не извиняйтесь за это! Что, лучше если бы люди погибли? Моду взяли на толстовщину! Еще раз услышу от вас такое — сам выставлю за ворота!