Алексей Ивакин - Меня нашли в воронке

— Чего-то долго они там… — заругался Еж, когда двое последних эсэсовцев свернули на тропу к последнему лагерю убитых уже десантников. Юра Семененко похлопал его по плечу, мол, тихо, браток, тихо. А Кирьян Васильевич только играл желваками…

…Цукурс приподнял руку. Взводный продублировал его жест. Эсесовцы замерли. Странно… Тишина… Либо они не здесь, либо?

…- Втянулись… — подумала она. И винтовка, словно сама собой, грохнула на весь лес. Фффух! Огонь полыхнул так неожиданно быстро, что латышские эсэсовцы даже не успели шевельнуться. Пламя ревом растеклось, хлопая взрывами бутылок и сжигая человеческие тела.

Рита зажмурилась, припав к прикладу винтовки. И, потому, не увидела. Много чего не увидела. Только слышала многоголосый рев сжигаемых коктейлем Молотова тел.

И привычный запах горелого мяса. Сзади груда сгоревших костей десантников, впереди толпа сгорающих костей эсэсовцев.

— Ссссуки!!! Лови! — встал на колено Вини и, резко дергая затвором, стал стрелять куда-то в бушующую стену огня.

Валерка вскочил и сбил его с ног:

— Пусть горят, сволочи! Пусть горят…!

…Пятеро эсэсманов отскочили назад, натолкнувшись на бушующую стену огня. И крича что-то на странном для славянского уха языке.

— Огонь! — крикнул дед Кирьян.

Три трехи жахнули по ушам. А упало почему-то двое из пятерых.

Юра обругал сам себя и прицелился вроде бы точнее. Выстрел! И опять эта зараза не упала! Зато двое других, по бокам, вальнулись на землю.

— От сволочуга! — удивился дед шустрости латыша, а Юра сказал короткое русское слово, со зла хряснув винтовкой о березу:

— Сбит!

— Кто?

— Прицел!

И пока Еж и Юра кидались словами, дед выскочил, тремя большими шагами допрыгнул до латыша и ухайдакал его прикладом в грудак.

Неожиданно все закончилось.

Хлопали патроны в подсумках, взрывались гранаты, разбрасывая куски мяса по болоту, да хрипел разбитой грудью эсэсман.

Еж наклонился к нему:

— Эй, Раймонд Паулс, говорить то можешь?

Юра засмеялся, утирая дрожащей рукой пот со лба.

Дед покосился на Андрюшку:

— Ты его чего, знаешь что ли?

— Нее… Это единственный латыш, которого я знаю.

— Еще Валдис Пельш, — поправил его Семененко.

— Ах да, эй, Пельш, ты кто?

Тот только хрипел в ответ.

Юрка пригляделся к погонам:

— Два ромба на погонах, три в петлицах… Гаупт! Ребят, да мы гауптштурмфюрера в плен взяли!

— Ого! — Еж обрадовался так, что аж подпрыгнул. — Ни разу еще офицера СС живого не видел!

— Ты недавно вообще фашистов только в кино видел… Эй, имя какое, враг народа? — дед легонько пнул латыша в бок.

— Чего это только в кино-то? Они у нас регулярно попадаются, скинхедами называют, азербайджанцев лупят, на стенах про величие России пишут.

— Еж, помолчи, потом расскажешь. — Юра нагнулся и стал обшаривать карманы офицера. — Есть зольдбух… Гауптштурмфюрер Герберт Цукурс… Лиепая, год рождения тысяча девятисотый… Место службы… Черт разберет этот немецкий!

Второй… батальон, ага! Ди… Леттише фрай… вилли… виллиген… бригаде… Тьфу ты… Чего это такое?

— Доброволец латышский, и так ясно. Ладно, давай пока свяжем и сходим посмотрим, чего там наши-то делают?

Пламя к тому времени уже спало, только кое-где чадили останки эсэсовцев. Пахло жареным мясом. Еж остался караулить пленного, дед же с Юркой пошли на островок по вонючему перешейку.

По пути Юра ругался сам на себя:

— Ну как же так, винтовку то я не проверил… Мушка сбита была… Вот ведь, а? Ведь знаю же, все почистил, в порядок привел, а вот мушку не проверил.

— Так ты что, не стрелял из нее?

— Нет… Пока тут сидели одни, старались не шуметь, когда вы появились — опять не до шума было.

— Наука… Эй, вы там! Целы? — гаркнул дед.

— Ага! — Ответил кто-то, похоже, Вини.

— Сюда давайте, мы тут пленного взяли!

Ритка старалась не смотреть на скрючившиеся обожженные трупы, сквозь обуглившуюся черную корку которых, просвечивало красное мясо. Странно, но какой-то гордости или удовлетворения она не чувствовала. Наоборот, отвращение к самой себе.

Наконец, страшное место осталось позади.

Они подошли к связанному эсэсману, возле которого сидел Еж. Андрейка пояснял тому, что латыш реально неправ. И сейчас не прав и в контексте политическом тоже. И что еще проситься будете обратно к России, но уже поздно будет — не возьмем.

— Чего, Еж, политинформацию ч-читаешь? — спросил Юра.

— Объясняю ему важность момента. Чтобы проникся.

— А смысл? Все равно сейчас в расход пустим, чтоб не дышал. А то вон как ему больно дышать-то…

Гаупт вздрогнул на этих словах деда.

— Глико-чо! — удивился Кирьян Васильевич. — Понимает по-человечьему!

— К-куда он денется…

— Понял? А я тебе, что говорил? Или все расскажешь, или шлепнем на месте! — и Еж убедительно клацнул затвором.

В этот момент подал голос Вини, внимательно изучавший офицерскую книжку гауптштурмфюрера:

— А ведь я его знаю…

— Чего? — удивились все в один голос.

— Это тот самый Герберт Цукурс. Я про него в универе доклад делал…

— В к-каком универе? — переспросил Юра.

— Ребят, вы чего? Я же историк, все-таки. Он летчиком был до войны. Популярный был, как у нас Чкалов. А в июле сорок первого перешел к немцам служить. В команде некоего Виктора Арайса служил. Так что ли?

Вини сел на корточки перед полулежащим Цукурсом.

— Четвертого июля сожгли заживо в рижской Большой хоральной синагоге около полутысячи евреев. Так?

Цукурс зло прищурился, не отводя взгляд от студента, но не говорил ни слова.

— Восьмого декабря расстреляли около трехсот детей в больнице на улице Лудзас. Так? Это же вы с Арайсом на груди у себя новорожденных разрывали руками! Так? К началу декабря 1941 года, согласно отчёту СС-айнзацгруппы «А», в Латвии было уничтожено уже более тридцать пять тысяч евреев, а за всю войну, из более чем восьмидесяти тысяч латышских евреев, уцелеет только сто шестьдесят два человека. Кстати, историки потом долго спорить будут, кто из вас эту знаменитую фразу сказал: «Что за латыш, если он не убил ни одного жида?»

— Вы странные, какие-то… — вдруг прохрипел Цукурс. — Много знаете… Жалко я вас не прибил… Краснопузые сволочи!

— Но, но! — приосанился дед. — Это еще посмотреть надо — кто краснопузый, я или ты, ирод балтийский!

И плюнул ему в лицо:

— Ритулька, девонька отойди-ка… — ласково сказал Кирьян.

Она молча покачала головой. Мол, не пойду.

Латыш чего-то заругался на своем языке, когда дед приставил винтовку к лицу.