В. Бирюк - Стрелка

Из Белоозера и течёт Шексна. Ходит по этой речке в русской средневековой песенке пескарик — праведного суда ищет. Хорошо, что колючий, а то съели бы судейские. А не в сказке — ходит «шекснинска стерлядь золотая» из стихов Державина. Её будут в огромных бадьях доставлять на санях к царскому двору в Питер.

Будут. Потом. Пока здесь — пограничье.

Вот досюда дошли Изя Блескучий с братом своим — Ростиком Смоленским. Самый нижний из шести сожжённых ими в том достославном походе русских городов. Долгорукий и не мявкнул. Но началась оттепель, поверх речного льда пошла вода, и заставила братьев-князьей спешно с Волги убираться.

Новогородцы, зная особенности здешних мест, не слушая Изиных приказов, рванули вверх по Мологе, к дому ближе. Пришлось и братьям-князьям за ними бежать. Подгоняя бредущий чуть ли не по колено в ледяной воде, собранный по Волжскому Верху полон.

7 тысяч — это то, что ярыжки посчитали, воины поделили, летописцы записали. Кто дошёл. Остальные… я уже говорил: мертвяков от живых полонян — считай вдесятеро, не ошибёшься.

Сейчас здесь власть новгородская, оттуда посадник сидит. Туда, в Новгород, идут с Мологи, «воинские берестяные грамоты». Секретные — без указания автора и адресата, с описаниями пропажи из отряда людей и коней. Идут и подати. Деревянные полые цилиндрические замки на шнурах, завязывавших мешки с собранным — отсюда.

Войны Новогорода с Залесьем нынче нет, но Боголюбскому новогородская крепость на Волге — как кость поперёк горла. Нет суздальским вольного хода от Зубца до Городца. То есть — пока есть, но чуть в Новгороде передумают… и уже нет.

Пока выгребали, пока на место становились, ужинали да обустраивались — уже темнеть начало. Я потихоньку барахло своё перебираю: реквизит кое-какой… подготовить надо.

Обещали же мне «комме морген!». Ну, жду в нетерпении. «Морген» уже кончается, а «комме»… никак не приходит.

У меня уже терпение всё вышло, а у них — «Не начинается! Не начинается!».

«Залетели» они там, что ли? Я даже волнуюсь.

Тут появляется вчерашний слуга. Морда… аж светиться. Кинулся к нам. С восторгом как к родным:

– О! Вот вы где! Еле нашёл. Пошли. Оба-два. Князь зовёт. Спешно. Гы-гы-гы…

Ему-то что? А вот же — радость так и… проистекает. Изо всех отверстий.

При моей склонности к дерьмократии и либерастии, первое устремление — дать в морду. Но… где я, а где — торжество гумнонизма? «Святая Русь» вокруг, проще надо быть, прощее. «Князь зовёт!». Сюзерен, господин, государь… Хорошо хоть, пока ещё — ГБой не помазюканный.

Лазарь… мордочка испуганная, в глазах слёзы стоят. Но — «воля господина»! Всхлипывая, постанывая и покряхтывая, поднимается, собирается. «Слуга царю, отец солдатам». «Отец» из него пока никакой, а вот «слуга» — верный.

Абсолютизм потому так и называется, что он абсолютен. Всякий вассал должен исполнить абсолютно любую волю сюзерена. Нужно ли приводить примеры того, как, по воле законного и богопомазанного монарха, мужья и отцы оправляли своих жён и дочерей для развратных шалостей своих правителей? Даже и проливая горькие слёзы, не смели они воспротивится воле своего государя.

Франциск I, считавший, что двор без женщин «что год без весны и весна без роз», услышал о красоте графини Шатобриан и потребовал от её мужа, чтобы она была представлена ему. Однако граф, извещённый о разврате, царившем при королевском дворе, заранее, только ещё выезжая из своего поместья, уговорился со своей красавицей-супругой, чтобы она не доверяла его письмам, в коих нет условной фразы.

Франциск потребовал вызвать в Париж графиню, граф верноподданно исполнил волю монарха, отправил супруге письмо с приказом приехать. Но та, в ответе, отговорилась болезненностью. Подобная переписка продолжалась некоторое время — без такого же результата.

Увы — мир не без добрых людей: один из придворных напоил и «разболтал» графа. Король погрозил пальчиком хитрецу, и пришлось бедняге написать письмо с условной фразой. Франсуаза прибыла в Париж, изумилась, ужаснулась, смутилась, получила пару должностей для своих братьев и стала любовницей короля. Вместе с супругом участвовала она в важнейших придворных мероприятиях, а без мужа — в королевских постельных забавах.

Спустя несколько лет пришлось ей уступить место в королевской постели и в прочих церемониях более юной особе. По возвращению в поместье столь долго терпевший ветвистые украшения, вместе с патентом капитана роты королевских гвардейцев, супруг — исполнил свой супружеский долг: запер жену в комнате, обитой чёрной тканью, где после шести месяцев заключения, вскрыл ей вены.

Хотя в нашей ситуации ближе история об одном французском шевалье, который, следуя приказу своего их величества, полез доставать какой-то камзол из сундука. Крышкой которого и был прижат и удерживаем усилиями верных их величеству дворян. Король, опробовав остававшуюся снаружи часть шевальёвого тела, признал её пригодной к употреблению.

Вскоре успешно и вполне верноподданно употребляемый шевалье стал едва ли не самым ревностным из «миньонов короля», герцогом, командующим армией, губернатором и одним из богатейших людей Франции.

Ещё: одним из самых жестоких и жадных вельмож тогдашнего «высшего общества».

Подобные истории, как в отношении женщин, так и мужчин, принуждаемых к сексуальным отношениям с их повелителями не столько силой или собственной продажностью, но более всего «божественным ореолом» власти, вбитого «с молоком матери» преклонения перед волей богопомазанника, встречаются во множестве в хрониках почти всех аристократических домов.

То, что мне неизвестны сходные сюжеты о домонгольских рюриковичах… Надо, вероятно, благодарить Батыя и православную церковь: значительная часть письменных свидетельств этой эпохи погибли в пожарах нашествия и в регулярных попытках сделать прошлое — «кошерным». А археология таких оттенков не ловит.

Судя по деталям рассказа Лазаря, князь здесь — не для себя лично утруждается, а просто благоволит своей дружине. Приглашает, наливает — отказаться невозможно: оскорбление государя. И благосклонно оставляет. В беспомощном состоянии.