Алексей Евтушенко - Отряд; Отряд-2; Отряд-3; Отряд-4

– Шутник, – усмехнулся Дитц. Он и сам не заметил, что все прекрасно понял, хотя разговор и переводился на русский. – А если мы, захватив Милосердие, не захотим его отдавать? Что тогда будете делать?

– А зачем оно вам? Во–первых, это ваша гарантия возвращения домой, а во–вторых, у вас должно быть свое Милосердие, не сварожье. Просто вы, наверное, утеряли его так же, как мы когда–то…

– Черта с два, утеряли, – мрачно подал сзади голос Майер. – Не было у нас никогда никакого Милосердия Божьего. Всегда, всю свою историю, люди воевали друг с другом. Вам, сварогам, хорошо. Мы вам отдадим ваше Милосердие, если, конечно, получится, вы тут же все помиритесь и вернете нас на Землю. А на Земле, между прочим, нас поджидает бо–о–ольшая бойня!

– У каждого свой путь, – спокойно заметил Митта. – У сварогов свой. У вас, людей, свой. Кто знает, быть может, когда Милосердие будет освобождено, мы, свароги–горцы и звездные, как–нибудь сумеем вам помочь… Ведь мы разумны. А разумные должны помогать друг другу.

– Хорошо излагаешь, – не унимался Майер. – Только что–то я не заметил, чтобы вы, разумные, особо помогали друг дружке. По–моему, все как раз наоборот.

– Это оттого, что мы утратили Милосердие Бога, – терпеливо пояснил сварог. – А теперь должны его вернуть. С вашей помощью.

– И с божьей! – хохотнул Шнайдер.

– Не понял, – обернулся на ходу проводник.

– Я говорю, что уповать нужно не только на нашу, но и на божью помощь, – разъяснил свою мысль Курт. Митта задумался и некоторое время шел молча.

– Нет, – промолвил он наконец. – Бог уже однажды оказал нам помощь, подарив свое Милосердие. Теперь мы сами обязаны обрести его вновь.

– Как же, «сами»! – съязвил Валерка Стихарь. – Нашими жизнями и автоматами – это теперь называется «сами»… Ловко устроились, нечего сказать!

– Да, сами, – упрямо подтвердил сварог. – Мы нашли вас и сделали вам предложение. Обстоятельства сложились таким образом, что вы не смогли отказаться. Так что в данном, случае вы, являетесь как бы орудием в наших руках, уж простите за такое сравнение.

– Да назови хоть горшком, только в печь не суй, – хмыкнул Вешняк.

– Это вам бог подарил свое Милосердие, – неожиданно прогудел Малышев, – а нам он ничего и никогда не дарил.

– Так что мы вполне можем рассчитывать на его помощь в нашем трудном деле! – подхватил Шнай–дер. – А то как–то несправедливо получается.

– Бога нет, – авторитетно сказал Велга – ему, убежденному атеисту, не нравился этот разговор. – Бога нет, и тебе, Михаил, сей факт должен быть хорошо известен. Как не стыдно, в самом деле… Ты же учился в советской школе!

– Это у вас в России его нет, – вступился за бога Дитц. – А у нас в Германии очень даже есть.

– Знаем мы вашего бога, – криво усмехнулся Алек–сандр. – Маленький такой. С челкой. И усики щеточкой. Даже фамилию его настоящую знаем. Шикльгрубер, кажется?

– У нас Шикльгрубер. У вас – Джугашвили, – пожал плечами Хельмут, и свет факела оранжево блеснул на его плетеном погоне. – Признаться, не вижу разницы, если уж ты переводишь разговор на эту тему. Тем более что Сталин, насколько мне известно, тоже маленького роста и носит усы.

– Ты товарища Сталина… – начал было, закипая, Велга и… умолк. Ему неожиданно пришла в голову мысль, что этот высокий белобрысый саксонец, в сущности, прав. Он припомнил смутные, полные намеков и недомолвок, разговоры родителей о ежовщине, репрессиях, голоде в деревне… Да что разговоры! Он и сам на всю оставшуюся жизнь запомнил кошмарное и кровавое лето 41–го года, окружение, в которое попала их стрелковая дивизия под командованием недавнего командира батальона, тридцатилетнего Владимира Белякова, человека, несомненно, храброго, но, к сожалению, недалекого и малоопытного, погубившего в результате и себя, и дивизию.

Он был назначен комдивом в мае 41–го прямым приказом Сталина после того, как исчезли неведомо куда и безо всякого следа и прежний комдив – герой Гражданской войны, и начальник оперативного отдела дивизии, и ее же начштаба.

Отчего–то возникла перед глазами сцена из спектакля по пьесе Константина Симонова «Парень из нашего города», который ставили старшеклассники его школы перед самой войной, и зазвучала в ушах реплика главного героя: «Я признаю на карте мира только один цвет – красный».

Это были новые мысли, которые раньше просто не могли прийти ему в голову. В другое время, там, на Земле, Александр бы испугался и заставил себя думать, например, о футболе или о женщинах. Но здесь, за неизвестно какое количество световых лет от родной планеты и страны, такому страху не было места.

«Чем мы, в сущности, отличаемся от немцев? Они стремятся к мировому господству, мы мечтаем о мировой революции. Разве это не одно и то же? Фашизм приговаривает к уничтожению целые народы: евреев, славян, цыган. А мы… мы приговариваем к уничтожению только буржуазию. Ну и еще разных там ее пособников, саботажников, вредителей – врагов, в общем. Но это и понятно – революция должна уметь защищаться. То есть получается, что мы не против какого–либо народа или народов, а против только эксплуатации человека человеком и, как следствие, против буржуазии. А что есть буржуазия? Правильно. Буржуазия есть класс. А класс, он везде одинаков – что в Америке, что в Германии. Ну, почти одинаков… Так меня, во всяком случае, учили, и я в это верю. Не–ет, не прав Хельмут. Парень он, конечно, хороший и отличный товарищ, но они все же там все, бедняги, оболванены геббельсовской пропагандой… Мы, советские люди, несем народам мира справедливость, свободу, равенство и братство. Бывают, конечно, и у нас перекосы, но от этого никуда не денешься – никто и никогда за всю историю человечества не шел по нашему пути, а значит, возможны и ошибки. Фашизм же ошибок не признает и несет миру только одно – смерть. Смерть и господство арийской расы над всеми другими. Не все, конечно, в Германии фашисты, и таких жалко. Вот Дитц, например, да и Майер, и Шнайдер…»

– Скажи, Хельмут, – обратился он к Дитцу, – ты член национал–социалистической партии?

– Нет, – покачал головой обер–лейтенант. – У нас во взводе нет нацистов. Да и в роте тоже. Пойми, Саша, мы – вермахт, а не СС, и воюем потому, что нам так приказали. А ты коммунист?

– Нет, – отчего–то смутился Велга, – только комсомолец. Я думал об этом, но все считал, что мне еще рановато вступать в партию, не заслужил. Хотя мне и предлагали.

– Не заслужил: – задумчиво повторил Дитц, внимательно и как–то оценивающе посмотрел на Александра и вдруг, улыбнувшись, хлопнул его по плечу. – И не вступай – мой тебе совет. Мне тоже предлагали. Но лучшая партия, как говаривал мой отец, это партия собственной головы и сердца – они никогда не обманут.