Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Кот, проходящий сквозь стены

Дверь его заведения открылась полностью лишь после того, как я предъявил карточку Шульца. Но уж открыв ее, он приветствовал нас со всем положенным радушием.

Небольшой зальчик был заполнен лишь наполовину, преимущественно мужчинами, а женщины, сопровождавшие немногих из них, по моим понятиям, отнюдь не были их супругами. Но не были и шлюхами. Мне показалось, что они — равноправные партнеры своих спутников.

Окинув нашу компанию оценивающим взглядом, хозяин решил разместить нас не в основном помещении с завсегдатаями, а в боковой комнатке размером с будку, где мы втроем смогли бы все же усесться и даже втиснуть багаж. Затем он осведомился, что бы мы желали заказать. Я спросил, можно ли здесь пообедать.

— И да и нет, — последовал ответ. — Можем подать «суши», а моя старшая дочь приготовит «сикияки». Есть еще гамбургеры и сосиски. Пицца — только замороженная, надо разогреть. Сами мы ее не очень рекомендуем. У нас ведь, в основном, бар. Пищу мы можем подать, но не требуем от гостей, чтобы они, кроме выпивки, заказывали и съестное. Более того — вы можете всю ночь играть в карты, шахматы или «го» и вовсе ничего не заказывать!

Гвен положила ладонь на мой локоть.

— Можно мне вставить слово?

— Давай!

Она сказала хозяину несколько фраз на совершенно непонятном мне языке, но его лицо мгновенно просветлело. Он поклонился и вышел.

Я спросил:

— Ну?

— Я осведомилась, не может ли он подать то, что я у них ела прежде. Я не назвала какое-либо определенное блюдо, просто передала просьбу «маме-сан», чтобы она приготовила на свой лад. Заодно он понял, что хотя я здесь и бывала, но не хочу это афишировать, поскольку меня тогда сопровождал другой мужчина. Хозяин же сообщил мне, что наше обожаемое деревце — превосходнейший образец скалистого клена, какого ему не доводилось встречать даже в родной Японии… я попросила побрызгать его водой перед самым нашим уходом. Он пообещал…

— Ты не сказала ему, что мы женаты?

— Это не обязательно. Те выражения, которые я использовала, позволяют и такое истолкование.

Мне хотелось узнать, когда и где она выучила японский язык, но я промолчал: Гвен сама скажет мне все, что найдет нужным. (Сколько браков рушится из-за похожего на зуд стремления супругов «узнать все»?)

Как ветеран-сочинитель «подлинных любовных историй», могу заверить: интерес к добрачным похождениям супругов (а пуще того внебрачным!) — непременная основа семейных трагедий.

Вместо этого я обратился к Биллу:

— Парень, это твой последний шанс. Если хочешь оставаться на спутнике, то можешь уйти хоть сейчас, но, конечно, не раньше, чем пообедаешь. После обеда мы сразу же летим на Луну, можешь лететь с нами или остаться здесь.

Билл перепугался.

— А она тоже сказала, что я могу выбирать?

Гвен сразу же откликнулась:

— Конечно, можешь! Но если захочешь поехать с нами, я потребую, чтобы ты всегда вел себя как цивилизованный человек. А не захочешь, так можешь остаться, и вернуться на свою помойку, и доложить Фингерсу, что завалил порученную тебе работенку!

— Я не завалил! Это он!

Очевидно, он имел в виду меня. Я констатировал:

— Ну что же, Гвен! Он на меня в обиде. А мне он тем более не нужен, с ним же хлопот не оберешься. Не исключено, что он когда-нибудь подсыплет яду в мой ужин…

— О, Билл не способен на такое. Правда, Билл?

— Так уж и не способен? А ты помнишь, как быстро он выхватил оружие? Как я могу верить в невинность его намерений?

— Ричард, прошу тебя! Нельзя же ожидать, что он исправится так уж сразу.

Эта идиотская дискуссия была прервана появлением мистера Кондо, который стал сервировать стол, не забыв и подставку-зажим для нашего деревца. Одной десятой земного притяжения было достаточно, чтобы удержать еду на тарелках и кое-как удержаться на ногах, но не более того. Стулья были привинчены к полу, на них имелись пристежные ремни, которые можно было использовать по собственному желанию. Они могли оказаться полезными, например, если бы пришлось резать жесткий бифштекс.

Бокалы и чашки оказались закрытыми плотными крышками, а пить из них следовало через узкие носики. Последнее, возможно, наиболее полезное приспособление: ведь, подняв крышку с чашки горячего кофе, вы вполне могли обжечься, поскольку, несмотря на ничтожный вес, кофе, в силу инерции, мог вылиться на вас.

Мистер Кондо, раскладывая приборы, тихо проговорил мне:

— Сенатор, не участвовали ли вы в парашютных состязаниях в Солюс Лейкус?

Я воскликнул:

— Конечно, дружище! Вы тоже там были?

Он поклонился:

— Имел такую честь.

— А с чьим снаряжением?

— «Сокрушитель», Оаху.

— О, «Сокрушитель»! — почтительно откликнулся я. — Самый декоративный парашют в истории. Вы можете этим гордиться, старина!

— От имени своих коллег я благодарю вас, сэр! А вы?

— Я прыгал вместе с «Ликвидаторами Кэмпбелла».

Мистер Кондо присвистнул.

— Вот как! Вы, конечно, тоже можете гордиться!

Он вновь согнулся в поклоне и быстро вышел на кухню.

Я хмуро уставился на свою тарелку. Ясно — Кондо узнал меня! Но раз так сложилось и я отрекся от своих товарищей, то нечего щупать свой пульс и себя казнить. Просто надо выплеснуть себя на помойку!

— Ричард!

— Что?.. Ах да, слушаю, дорогая!

— Ты простишь, если я выйду ненадолго?

— Конечно! А ты нормально себя чувствуешь?

— Вполне, благодарю. Но мне следует кое о чем позаботиться.

Она встала и направилась к коридорчику, ведущему и в туалет, и к выходу, такой летящей походкой, которая больше смахивала на танец. При одной десятой притяжения нормально передвигаться можно, лишь используя магнитные подошвы и другие такие же приспособления. Либо иметь долгую практику: не прибегал же ни к каким захватам мистер Кондо: он просто скользил как кошка.

— Сенатор…

— Да, Билл?

— Она, что, свихнулась на мне?

— Не думаю.

Мне захотелось добавить, что я вряд ли буду сильно разочарован, если он упрется и не захочет лететь. Но тут же меня словно ударило: побуждать Билла остаться — все равно что выбрасывать ребенка. У него же не было никакой защиты!

— Нет, Билл, она просто хочет поставить тебя на ноги и сделать таким, чтобы тебя никто не смог порицать. Или за что-нибудь извинять.

Изрекши эту порцию махровой банальности, я вернулся в угрюмое состояние. Я сам себе приносил извинения. Нет, не вслух, а молча, в уме. Послушай, приятель, ведь то, что ты сотворил, и то, чем ты стал, — на все сто процентов результат твоей собственной вины. Целиком.