Василий Звягинцев - Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых

Жил майор в этом доме один, по крайней мере никаких следов женского и детского присутствия Тарханов не обнаружил ни на участке, ни в комнатах. И стол был накрыт официантами из ближайшего ресторана, причем исключительно в местном вкусе.

— Привыкайте, дорогой друг, — с легкой иронией сказал Розенцвейг, — вы теперь почетный еврей и должны уметь поддерживать реноме. Если не за столом, то хотя бы в разговорах типа: «Ах, как я люблю настоящий «цимес“, рыба–фиш могла бы быть и понежнее, по субботам я ем только молочный борщ», и так далее.

— Надеюсь, хотя бы водку вы нам подадите нормальную, от вашей кошерной меня всегда по утрам мутит. — Из двери напротив появился Чекменев, как всегда — словно черт из табакерки. Сбросил на спинку стула пиджак и упер руки в бока, присматриваясь к расставленным вдоль стола закускам.

Эту мизансцену Тарханов воспринял спокойно, привыкнув уже, что у русского и еврейского контрразведчиков своя игра и свои отработанные шуточки.

— Как вам будет угодно, друг мой.

Нельзя сказать, что еврейская кухня так уж Сергея восхитила, он предпочитал кавказскую, но есть было можно, не слишком себя напрягая.

— Признаться, я не очень люблю нарушать законы, даже если это диктуется служебной необходимостью. Поэтому решение премьер–министра снимает камень с моей души, — сообщил Розенцвейг. — По действующим законам получающий израильское гражданство имеет право избрать себе новое имя, фамилию или все сразу, если считает, что прежние не соответствуют его теперешнему положению и мироощущению.

Верующие часто принимают имена библейских персонажей, атеисты — что на ум взбредет, но обычно тоже с соответствующим колоритом, на базе языка иврит.

Сейчас вообще, особенно у молодежи, появился обостренный интерес к «языку Книги». Ходят даже разговоры, чтобы вновь сделать его живым разговорным, чтобы уравнять шансы. А то, мол, европейские евреи со своим идиш имеют явное преимущество перед выходцами с востока и юга.

Впрочем, это я так, к слову, для расширения вашего кругозора. Так вот, вернемся к нашим баранам. Я тут позволил себе некоторое самоуправство, оформил вам документы на выезд из страны, не посоветовавшись с вами. Теперь вы — господин Узиель Гал. Звучит это вполне прилично, и запомнить легко. Паспорт совершенно подлинный, зарегистрирован как положено, срок действия десять лет. Можете пользоваться им без всяких опасений. Вот здесь отметка, что вы абсолютно не годны к военной службе, даже и в военное время, так что выпустят вас без проблем.

Чекменев, видимо избравший себе на сегодня позицию стороннего наблюдателя, молча кивнул с набитым ртом.

Сергей взял паспорт с вложенным в него билетом на самолет до Нью–Йорка.

Фотография была его, но когда ее сделали? Очевидно, прямо в приемной премьер–министра, скрытой камерой, потому что костюм и рубашка были те же, что и сейчас, а он сегодня надел их впервые. Ловкая работа.

Что бы там ни говорил майор, Тарханов решил уточнить свой нынешний статус у соотечественника, облеченного, что очевидно, весьма широкими полномочиями.

— Все так и есть, друг мой. Для отечественного армейского командования вы, к глубокому прискорбию, погибли. Из огня да в полымя, как говорится. Или же — сколько веревочке ни виться…

— Можно также добавить, — щегольнул знанием русского фольклора и Розенцвейг, — повадился горшок по воду ходить, тут ему и голову разбить.

— Ну, братцы, вы уж слишком плотно за меня взялись, — посетовал Тарханов. Чуть пригорюнился, соответственно моменту. — Значит, помянем. — Он поднял рюмку. — А если спросит кто–нибудь, ну, кто бы ни спросил, скажи им, что навылет в грудь я пулей ранен был. Что умер честно за царя, что плохи наши лекаря и что родному краю привет я посылаю.

Не прекращая застолья, Розенцвейг и Чекменев подробно проинструктировали Тарханова о том, как ему вести себя в полете и по прибытии на место.

— Интуиция подсказывает, что мы еще встретимся с вами, дорогой друг, — сообщил майор. — Это гора с горой не сходятся. Может, здесь, может, в Москве. В любом случае, желаю всяческих успехов и долгих лет жизни. Главное, соблюдайте одиннадцатую и двенадцатую заповеди.

— Это какие же? — удивился Сергей, который слышал лишь о десяти.

— «Не зевай» и «не попадайся».

На этой оптимистической ноте ужин и завершился.

На обратном пути Чекменев, который за весь вечер не сказал и десятка фраз, предложил:

— Нет, ты как хочешь, а я предпочел бы закончить мероприятие как–нибудь по–нашему. Мы же с тобой тоже расстаемся надолго, а я к тебе привык. Да и не обо всем пока обговорено. Выпьем еще чуток, я тут явно недобрал, закусим селедочкой с черным хлебом. Сколько ни пытался, так и не привык к их кулинарии. Вроде талантливые люди, а готовят черт знает что. Любой неграмотный грузинский крестьянин им сто очков вперед даст.

Действительно, подполковник пил сегодня крайне мало, по нескольку раз пригубливая одну и ту же рюмку. Очевидно, по каким–то своим, оперативным соображениям.

— То, что они тебе первую фазу отхода обеспечивают, это хорошо. Мне хлопот меньше, собственные ресурсы лишний раз приберегу, а их СД — одна из мощнейших спецслужб в мире, сделают все как надо. Однако… Как писал один древнеяпонский поэт, «жаба хитра, но маленький хрущ с винтом много хитрее ее».

Тарханов сначала не понял юмора, но потом сообразил, подставив вместо жабы и хруща несколько другие слова, начинающиеся с тех же букв, расхохотался.

— Посему инструкцию Розенцвейга будешь выполнять до половины.

— Это как?

— Просто. Выйдешь из самолета, возьмешь такси, да не на стоянке, а чуть подальше, махни рукой любой проезжающей желтой машине. Поедешь по указанному адресу, но в дом заходить не спеши. Пройди мимо до следующего угла. Там к тебе подойдет человек, скажет по–русски: «Иван Петрович велели кланяться». Именно так скажет, никак иначе.

— Что я, не знаю, что такое пароль? — обиделся Тарханов.

— Не комплексуй, наше дело такое, лучше лишний раз напомнить. Услышишь пароль — делай, что дальше этот человек скажет. Если вдруг не окажется его на месте — подожди минут пятнадцать, не больше, и иди на еврейскую явку. Тогда уж по их схеме действуй.

Сергей все еще не мог привыкнуть к реальности той жизни, что у него началась вследствие невинного желания встретить Новый год в приличной компании.

— Слушай, ответь мне честно — ну на кой это все? Или вам просто работы не хватает, вот и выдумываете себе всякие вводные? Где мы, где Нью–Йорк, и неужели можно всерьез предполагать, будто люди какого–то полудикого шейха держат под колпаком весь мир, способны перехватить человека, которого ни разу в жизни не видели, на улице двенадцатимиллионного города, тем более не догадываясь до сего момента, что я полечу именно туда, именно в это время.