Илья Тё - Абсолютная альтернатива

Родзянко притих. Молчал и только гулко дышал в телефонную трубку.

— Я вижу, вы действительно изменились, Государь, — прошипел он тихо наконец. — Еще вчера вы только кивали на мои требования, молчали и соглашались, а вот сейчас грозите мне карой…

— Опять громко сказано, Михаил Владимирович, — поправил я. — Кара вам будет на Страшном суде и в Чистилище. Я веду речь всего лишь об уголовном преследовании в рамках закона. Что я изменился — да. Тех депутатов, кто добровольно раскается и немедленно покинет столицу, я оставлю в живых. Всем остальным — только плаха. Итак, что насчет моего указа распустить Думу?

— Никогда! Что насчет требования Думы распустить правительство?

— Ответ тот же. Разумеется, правительство я в ближайшее время распущу за бездарность и некомпетентность, однако к формированию нового кабинета Дума не будет иметь ни малейшего отношения. Со своей стороны обещаю, как только кайзер Вильгельм подпишет капитуляцию, заверенная мной русская Конституция с ограниченными правами монарха отправится в новую Думу.

— Ложь!

— Вы не в себе, Родзянко. Вы только что упрекнули во лжи своего Императора. Может, повесить вас дважды? Сначала за шею, потом за ноги?

От возмущения председатель парламента задохнулся. Разумеется, он не верил Николаю и, в общем, имел на то полный резон. У моего реципиента имелась сотня возможностей благоприятно подписать Конституцию и, припевая, продолжить свою богатую, сытую, полную счастья жизнь монарха, который «царствует, но не правит». Однако Николай Второй из раза в раз отказывался от каждой возможности. Результат бессмысленного упрямства Императора был наблюдаем в данный момент, что называется, «на лицо».

Окажись я в его худощавом теле хотя бы в году 1913-м, я сделал бы самое простое — подписал Конституцию. При любом Основном законе власть монарха в «монархическом» государстве в любом случае останется огромной, не меньшей по крайней мере, чем власть президента. Но формальное утверждение красивой конституционной «бумажки» мгновенно бы сняло с Николая ответственность за любые политические, экономические или военные неудачи, возложив их на председателя Правительства, и значительно снизило социальное напряжение, убрав из рядов моих противников миллионы сторонников либерального строя, оставив в оппозиции только социалистов и террористов, а также превратило бы в союзников богатейших помещиков и фабрикантов. Существовало лишь одно «но»: в 1914-м началась война. Изменить сейчас государственный строй означало одно — встряхнуть общество, отвлечь его от главной задачи, над которой трудились и умирали три долгих года миллионы российских подданных, — от Победы!

Возмущение Родзянко тем временем миновало, председатель Думы пришел в себя.

— Я убежден… — произнес он очень тихо и тщательно подбирая слова. — Я убежден, Государь, что очень скоро вы пожалеете о принятом вами решении. Мы увидим, кто и кого будет вешать за ноги на столбах… Клянусь, не пройдет трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет все!!!

Мой собеседник тоже не видел меня, но я обреченно кивнул.

— Согласен, — произнес я негромко. — Тут мне нечего возразить!

В отличие от Родзянко, мне было знакомо содержание каиновской энциклопедии и известно заранее, чем закончится игра в русский бунт.

Революция сметет все. И прежде всего — самих псевдореволюционеров.

Родзянко немыслимо повезет. Большинство его товарищей по измене расстреляют, повесят, зарубят шашками. Сам он скончается в изгнании в каком-то нищем югославском селе.

Услышав мой странный ответ, Родзянко удивленно притих, как будто напугавшись непонятного поведения Императора, которого знал уже много лет. Через несколько мгновений, сдержанно попрощавшись, мы окончили разговор.

После схватки с председателем Думы и, как только что выяснилось, — моим главным политическим противником, я уходил из переговорного пункта с тяжелым сердцем, но все же — не без надежды. Главное, что я должен был сделать за эти четыре дня, наконец свершилось. Содержание переворота, такое непонятное в самом начале моего пути в этом мире, теперь прорисовывалось контрастно. Суть происходящего стала ясной, четкой, и мне отныне предстояло лишь действовать, а не думать.

Как ни крути, то было невиданным облегчением!

Конечно, ситуация с восстанием в городе по-прежнему оставалась сложной: бунтующий гарнизон насчитывал сорок тысяч штыков, бастовало, согласно последним данным, свыше двухсот тысяч рабочих. Если посчитать их семьи, а также жителей близлежащих сел и предместий, которые будут охвачены бунтом в ближайшие дни, количество душ, противопоставляющих себя моей власти, зашкалит за миллион.

Восстание, как нарыв, раздувалось и распухало, наливаясь гнилью.

И все же теперь мне стало легко.

Опасность грозила страшная, но сейчас я мог глядеть ей в лицо, не прятавшееся более за скрытой, неизвестной личной. Никаких загадок или недомолвок почти не осталось, и пусть я не знал пока всех заговорщиков по фамилиям, но после разгона массового восстания выяснить это, учитывая возможности охранки, станет совсем не сложно. Я знал теперь главное — где скрывается сердце многоголовой гидры. Оставалось лишь его раздавить!

Родзянко стал последним, с кем я разговаривал этим утром по телефону. После его признания почти ничто более меня не сдерживало и не волновало. Мы с Фредериксом находили довольно странным, что столь мерзкий человечишка сподобился так легко передо мной раскрыться, ну да Бог ему судья. Возможно, Родзянко решил, что уже все кончено. Размышляя об этом, я вспомнил жандарма Глобачева, того самого, что две недели назад докладывал о заговоре министру внутренних дел, с указанием всех подробностей.

Глобачев был полностью прав в своих оценках. Заговор думцев казался опереточным, похожим больше на комедийный фарс, правда, кровавый, нежели на реальный переворот. Очевидно, именно в «опереточности» заключались его успешность и сила. Никто не воспринимал заговор думцев всерьез, ни министр Протопопов, ни царь Николай. Тем более царь Николай!