И Намор - В третью стражу [СИ]

    — Восхищён знакомством, — как-то автоматически – и что характерно, неожиданно перейдя на английский, произнёс Степан. — Диц фон Шаунбург[51], полагаю, ваш предок?

    — По прямой линии, — усмехнувшись, ответил Олег, приглаживая ладонью волосы и тоже переходя на английский... — С кем имею честь?

    — Разрешите представиться... сэр. Майкл Мэтью Гринвуд, 3-й баронет Лонгвуд. — Произнес Матвеев привычной скороговоркой. Англичанин, как вы можете предположить, — и его голова тоже сама по себе произвела вежливый кивок.

    Теперь обе пары глаз смотрели на Федорчука, о котором одному лишь Олегу было известно, что он грек.

    — Оранжевые штаны? Три раза "ку"? Не дождётесь! — Виктор скрутил изящный кукиш. Посмотрел на него смущённо и убрал руку за спину. — Вощинин Дмитрий Юрьевич, из дворян Харьковской губернии... И, мне кажется господа, что продолжать разговор в номере...

    — Согласен, — сразу же поддержал Матвеев, нервно глянув на дверь номера. — Не то, чтобы уж очень, но очко, извините за подробность, играет. В общем, лучше, чтобы нас вместе не видели.

    — Ну-ну, — неожиданно ухмыльнулся Олег. — Похоже, у каждого из нас имеется свой скелет в шкафу. Я прав?

    — Прав, прав! — Отмахнулся Степан. — Давайте, куда-нибудь за город что ли!

    — Не надо за город. Есть у меня... — Олег, больше похожий теперь на немца или какого-нибудь скандинава, достал сигарету, покрутил в пальцах, что-то обдумывая, но не закурил. — Запоминайте адрес. Угол Керкстраат и набережной Амстель, третий этаж. Встреча через два часа. И это... Проверяйтесь там по дороге! О чем говорю, понятно?

    — Не извольте беспокоиться, герр немец! — Хохотнул явно довольный поворотом разговора Федорчук. — Хвоста не приведу! — И, прислушавшись прежде к шумам из коридора, быстро вышел, прикрыв за собой дверь.

    — Иди! — Кивнул Степан. — Иди, не маячь. Проверюсь, не беспокойся.

    Кое-кого в столицах нескольких европейских государств, узнай они об этой встрече, наверняка хватил бы "Кондратий". Каждый из собеседников, оказавшихся в середине дня первого января 1936 года за старым круглым столом в крошечной гостиной квартиры на третьем этаже дома, что на углу Керкстраат и набережной Амстель (как раз напротив Маджери Бруг – моста Маджери), без труда назвал бы пару-другую имен кандидатов на удар, а может быть, и на расстрел. Впрочем, случись огласка, им – троим – не поздоровилось бы в первую очередь. Причем, расстрел в этом случае мог оказаться не самым худшим исходом.

    — Прослушки здесь нет, — взглянув в напряженные лица собеседников, сказал по-немецки хозяин квартиры. — Сам снимал несколько дней назад, и никому еще ничего об этой точке сообщить не успел, но орать все-таки не следует, и лучше обходиться без имен. Нынешних, я имею в виду.

    — Ну, прям как в анекдоте, — неожиданно хохотнул один из присутствующих, явно испытавший облегчение при словах хозяина. — Встретились как-то англичанин, русский и немец...

    — Жид, хохол и кацап тоже справно звучит, — поддержал шутку, переходя на украинский вариант русского, второй.

    — Шутники! — сказал на это хозяин квартиры и, быстро написав на бумажке: "официально журналист, а на самом деле гауптштурмфюрер СС, сотрудник СД, связан с Гейдрихом", с многозначительным выражением на лице подвинул гостям.

    — Ну, ты, Цыц, и конспиратор! — покачал головой "рафинированный англосакс" в твидовом костюме в ёлочку, но сам, тем не менее, говорить вслух "о сокровенном" тоже не стал, а записал на той же бумажке: "и я журналист, а так – MI-6".

- Ох, грехи наши тяжкие! — Вздохнул Федорчук, делая свою запись. — И как же нас угораздило? Есть идеи, или об этом тоже нельзя вслух?

    — А тебе легче станет, если я рожу что-нибудь вроде "сбоя в мировых линиях" или о "пробое пространственно-временного континуума"? — Степан придвинул к себе листок, на котором под немецкой и английской строчками было выведено кириллицей: "журналист и я, а так РОВС, НКВД", и даже бровь от удивления поднял. — Ну, мы и попали.

    — Мы попали... — задумчиво пропел по-русски Ицкович и вытянул из кармана пиджака пачку французских сигарет.

    — Ты же, вроде, бросил? — Снова удивился Матвеев.

    — Бросишь тут, когда полковое знамя спи***ли, — усмехнулся не без горечи Федорчук и тоже потянулся к сигаретам. — Так что, профессор, так уж и никаких идей?

    — Идей море, — Матвеев-Гринвуд встал и на сталинский манер прошелся по комнате, рассматривая простенькие литографии на стенах. — Конспиративная?

    — А то ж, — Ицкович встал и подошел к буфету. — Выпить кто-нибудь желает? — спросил он.

    Незаметно для себя все трое перешли на русский и говорили теперь гораздо свободнее, но голосов, разумеется, не повышали.

    — Вообще-то разговор на серьезную тему... — Степан с сомнением смотрел на извлеченную из буфета бутылку коньяка и очень характерно дернул губой.

    — А я, собственно, и не настаиваю, — пожал плечами Олег, который был теперь настолько не похож на себя прежнего, что при взгляде на него у Матвеева дух захватывало. Впрочем, имея в виду, новую внешность Витьки и вспомнив, как выглядит он сам, Степан эту тему решил "не расчесывать". И так на душе было погано – хуже не куда – а тут, как назло, еще и ни одного знакомого лица. Но с другой стороны, лучше так, чем никак. Втроем все же легче как-то.

    — Ладно, — сказал он, увидев, как утвердительно кивает Олегу Виктор. — Плесни и мне немного.

    — Заметьте, не я это предложил! — Довольно улыбнулся Ицкович, а вслед за ним и остальные.

    — А не может так случиться, что это бред? — Осторожно спросил Федорчук, понюхав свою рюмку.

    — Коллективный? — Уточнил Степан.

    — У меня бреда нет, — отрезал Ицкович. — Я себя проверил.

    — А это возможно? — Сразу же заинтересовался Виктор.

    — Нет, разумеется, — Ицкович тоже понюхал коньяк, но пить не торопился. — Тут расклад настолько простой, что и говорить не о чем, но, пожалуйста, если уж так приспичило. Допустим, у меня бред, и все это, — он обвел рукой комнату и находящихся в ней людей. — Есть лишь плод моего воображения. Отлично! Но! Если бред настолько подробен, что внутри него я не только вижу и слышу, но и чувствую, то какая, собственно, разница, снится это мне или происходит на самом деле. Ведь если я обожгу палец, мне будет больно...

    — Это называется солипсизм[52]... — как бы ни к кому конкретно не обращаясь, но достаточно внятно произнес Матвеев.