В. Бирюк - Найм

— Дык… эта… мы ж… ряд-то… ну… мамка-то слово не сказала… Да. Вот. А у нас уговор был — чтобы с мамкиного согласия, а пока согласия нет, то и уговора нет, а что по рукам ударили, так то не считается, потому как уговор был…

Прокуй, ошеломлённый моим рявканьем, испуганно переводил взгляд с заплаканной матери на повязанного, битого «бычару», на Чарджи, лениво подпиравшего стенку и поигрывавшего саблей, на этот легендарный ханский клинок, которым дикие степняки сто лет резали… разных людей, и вот он легко так, лениво, в руке, без ножен, обнажённый, заточенный, пока ещё чистый, светлый… Пока… Мальчишка всё больше лепетал скороговоркой. Я уже успел вдохнуть, принять воздух в лёгкие, сопровождая этот болезненный процесс злобной, от собственных внутренних ощущений, гримасой.

— Ты, Прохуёнок, наперёд запомни: мне таких слов не говорить, горло на меня не разевать. Знать своё место. Выдь со двора. Покуда мать твоя иного слова не сказала — наше рукобитие в силе. Иди-иди, нам тут дело делать надо.

Мальчишка несколько неуверенно, оглядываясь на мать, вышел со двора и спрятался за забором. Его матушка, при моём обращении на неё внимания, испуганно прижалась к «бычьему гейзеру». Резковато для бедного. Тот снова взвыл, она испуганно отшатнулась, стала успокаивать мужика… Ну, вот и я… переместился к ним поближе… постепенно. О-ох. Ну, поговорим.

— Я — отпрыск славного сотника смоленских стрелков Акима Яновича Рябины. Он, в былые времена, во многих, на Руси громких, битвах и походах бывал. К примеру, отсюда, с Елно ворогов князя Ростислава Мстиславича выбивал. Который нынче — Великий Князь Киевский. Слышала? Про князя-то? Про великого? То-то… А сынок его родненький ныне в Смоленске сидит. Сын-то его старший, Роман — всей здешней земле — правитель. Наш светлый князь. Мы тут все под его рукой ходим. Знаешь про это? Так-то… Так вот, пришёл я в Елно с батюшкой моим по делам разным. С моим батюшкой, который самому Великому Князю Киевскому — давний боевой друг-товарищ. У одного костра грелись, из одного котла щи хлебали. Уразумела? Который и нынешнего нашего господина и владетеля — наукам разным ратным обучал. Самого князя — учил. Родитель мой. Князя нашего. Дошло? Вот повстречался я с твоим сыном и решил взять его к себе в усадьбу кузнецом. Поняла?

Ни слова неправды. Лжа мне заборонена — «дар богородицы». Сам правило придумал — сам и исполняю. Тем более, Аким рассказывал: был как-то раз случай, когда довелось ему совсем в то время ещё юному Роману показывать — как прикинуть возвышение при стрельбе из лука. И что Ростик, Ростислав Мстиславович, на походе не брезговал с воинами и у костра посидеть, и из общего котла хлёбово попробовать.

Какой-то у меня бандитский разговор получается: «Ты такого знаешь? А с таким-то сидел?». Хотя… где ещё более естественно выражаются хомосапиенские порядки, как не на зоне? Только в волчьей стае…

Баба растерянно посмотрела на меня, потом на «морковного юмориста». Похоже, что половины слов она просто не поняла. Уловила только последнюю фразу.

— Не… Не отдам… Да как же это? Ростишь-ростишь, кормишь-поишь, а потом… Нет. Не отдам. Я вдова бедная-горемычная, одинокая-покинутая… Ежели чего сделать надобно — скажи, о цене договоримся, лишнего не возьму. А сына… Сыночка, кровиночку единственную, ласкаемую-жалеемую да на чужбину, да за тридевять земель, в места дальние-незнаемые, дитё взлелеянное…

Речь её всё более становилась напевно-плачущей. Всё более гладкой да складной. И по смыслу — отрицательной. Пора кончать этот «насыщенный негативом» монолог. Но меня опередил «морковный юморист»:

— Врёшь ты всё! Какой ты «сотника отпрыск»! Сам же говорил: Ванька с Пердуновки.

— Экий ты дядя… прямолинейный. Как… «бычий гейзер». Объясняю: вотчина наша из нескольких деревенек состоит. В одной прежде жил отставной сотник Перун. И место то прозывалось — Перунова усадьба, Перуновка. Люди же простые, по привычке своей к словам подлым, название того места переиначили на свой лад. Вот и получилась Пердуновка. А имя у меня — Иван. Девки — Ванюшей кличут. Ещё и прозвище есть. Люди «Лютым Зверем» называют. Может, слыхивали?

Баба с дядей недоуменно переглянулись, он отрицательно покачал головой.

Не мой случай. Ни на чемпиона-стендовика, ни на Джеймса Бонда — я по здешней местности не тяну. «Лютый Зверь», «Лютый Зверь»… тьфу, мартышка бесхвостая… Не знает меня народ, не уважает. От прозвания моего — не вздрагивает, малых детушек именем моим — не пугивает. Нечего расстраиваться — будем работать над популяризацией образа дальше. Будем «попадать во всё что было». Чтобы всё — «сходило с ума». Имиджмейкериться и пиариться. Надо собственный авторитет зарабатывать. А то я ведь ни с кем из здешних… «авторитетов» не сидел. Даже у походного костра.

Хозяйка, тем временем, затараторила скороговоркой:

— Не слыхивали, и слыхивать нам не надобно, а люди попусту кабы как не назовут, а уж коль назвали… сына свого не дам, чтобы дитятко роженое, единственное, кровиночку да в невесть куда да вот такому… которого зверем прозывают… да нешто я своему дитяти злой участи… нет уж, и разговоров разговаривать не надобно и пошли бы вы, люди добрые со двора бы, потихонечку, по-добру, стало быть, по-здорову… и на том, с божьей помощью, и делу конец положился…

Эх, тётя, кабы я такой «конец положился» — не предвидел, и чего дальше будет — не придумал, так стал бы я свои рёбра — «лётному бычаре» подставлять?

«Конец положить» — не каждому удаётся. Тут и навык, и познания нужны. А то масса народа так и не различает — когда слово «ананас» нужно писать слитно, а когда раздельно. «Папа купил соседской тёте ананас, а на нас… положил». Как тут с этим делом? В смысле — с «ананасом»? И кто что куда «положил»? Сейчас проверим.

— Да мы-то пойдём. И его с собой возьмём. Морковку эту красномордую.

Я кивнул на связанного «морковного юмориста». Баба с изумлением посмотрела на меня, потом перевела взгляд на своего любовника. Тот ответил ей аналогичным, ничего не понимающим взглядом.

— Как это? Кудой-то?

— Так это. Тудой-то. На посадников двор, на почестный суд. К вирнику в застенок. Под кнут, на дыбу, в щипцы калёные… Дело о татьбе, однако. Душегубство и смертоубийство.

— Ой! Страсти-то какие! А… А его-то чего?!

— А того. Сей человек пытался меня убить. За сегодня — аж четыре раза. Два последних — на твоём дворе. Не единожды в желаниях этих громко сознавался, так что многие свидетели тому есть. И лишь промысел божий злоумышленнику в той татьбе воспрепятствовал. Однако ж ущерб немалый нанесён. У меня, у боярича, у честного отпрыска славного смоленского сотника, который с самим Великим Князем Киевским с одного котла хлебал, во многих тяжких службах бывал, от мечей ворогов да супостатов грудью храбро защищал… Так вот, у меня от сего разбоя да безобразий грудь вся — поломанная.