Рудольф Баландин - «Встать! Сталин идет!» Тайная магия Вождя

Громко и отчетливо заговорил он о вреде партизанщины, о необходимости создать регулярную армию, о Деникине — прискучившие фразы, примелькавшиеся уже на столбцах красных газет… Я уже собиралась уйти, как неожиданно новые интонации металлически зазвучали в его голосе и остановили меня. Троцкий заговорил о тыле, о необходимости борьбы с теми, кто «против нас». С каждой фразой крепчал голос и дошел до крика, временами хрипло гортанного. Бешено зажестикулировали угрожающие руки, и, как чудовищные птицы, заметались по залу призывы ненависти и бились в закрытые окна, за которыми в розовых лучах умирал день. Неузнаваемо изменилось лицо: хищно выдвинулась нижняя челюсть, горевшие глаза как-то вышли из орбит, точно повисли в воздухе. Не портной из маленького города черты оседлости, — перед толпой стоял фанатик-изувер, носитель веками накопившейся мести и ненависти, призванный осуществить двухтысячелетнюю мечту.

"Чиновники, лакеи старого режима, судейские, издевавшиеся в судах, педагоги, развращавшие в своих школах, помещики и их сынки-студенты, офицеры, крестьяне-кулаки и сочувствующие рабочие — все должны быть зажаты в кровавую рукавицу, все пригнуты к земле. Кого можно — уничтожить, а остальных прижать так, чтобы они мечтали о смерти, чтобы жизнь была хуже смерти…"

Не речь, — это были дикие конвульсии ненависти, и если бы он упал сейчас мертвым, я бы не удивилась…

Так было. В огромном русском городе — матери русских городов, перед многосотенной толпой шла жгучая проповедь «русского погрома» — потому что к перечисленным категориям принадлежали только русские, и запуганные пулеметами люди — молчали. Я взглянула на стоявшего рядом рабочего. Понимают ли они, что происходит?

Сурово смотрело пожилое лицо, низко хмурились нависшие брови.

— Царь иудейский, — коротко и резко бросил он мне, отвечая на безмолвный вопрос, и вышел из зала.

Конец июля и август были самыми кровавыми для нас. Троцкий сделал свое дело».

Проницательный взгляд легко обнаружит в тексте признаки «русского великодержавного шовинизма». Но ведь речь идет не о еврейском народе, а лишь о его представителе и, возможно, не из числа лучших. И ведь данный «царь иудейский» господствует вовсе не над Иудеей или соплеменниками, а над Россией и русскими (добавим и малороссов, белорусов, в принципе ничего не изменится).

Можно возразить: Троцкий — интернационалист, а не сионист или еврейский шовинист. Автор этого не поняла, не осознала, оставаясь в плену национальных предрассудков.

Отчасти это верно. Именно отсутствие в программе большевиков идей великодержавного шовинизма помогло им победить белогвардейцев на российских окраинах (включая Украину). Но так уж получилось, что Троцкий обрушился именно на представителей «коренной нации», хотя имел в виду разжигание не национальной, а социальной розни.

К народным массам Троцкий не питал ни любви, ни уважения. Он всегда вел себя как индивид, стоящий над толпой. Другое дело — отношение к Ленину. Тут Лев Давидович не скупился на красивые выражения. Вот, к примеру, выдержки из его речи на заседании ВЦИК 2 сентября 1918 года после покушения на Ильича:

«Какое счастье, что все, что мы говорим и слышим, и читаем в резолюциях о Ленине, не имеет формы некролога. А ведь до этого было так близко…

…В эти трудные часы, когда русский рабочий класс на внешнем фронте, напрягши все силы, борется с чехословаками, белогвардейцами, наемниками Англии и Франции, наш вождь борется против ран, нанесенных ему агентами тех же белогвардейцев, чехословаков, наемниками Англии и Франции. Тут внутренняя связь и глубокий исторический символ!…

О Ленине никто не мог сказать, что в его характере не хватает металла; сейчас у него не только в духе, но и в теле металл, и таким он будет еще дороже рабочему классу России…

Каждый дурак может прострелить череп Ленина, но воссоздать этот череп — то трудная задача даже для самой природы».

Эти ораторские перлы смахивают на пародию или скрытую иронию, если не на пустозвонство.

Ссылка на близость некролога производит странное впечатление. Не менее странное выражение: «вождь борется против ран». Как можно бороться против ран? Если — с ранами, то и вовсе скверно звучит. А сколько агентов разных стран наносило вождю раны! Даже удивительно, что их всего две. Упомянуты всякие враги, кроме тех, кого сразу же с подозрительной оперативностью назвал Свердлов как покушавшихся: левые эсеры.

Железная логика присутствует в мысли о том, что чем больше металла в теле вождя, тем он дороже рабочему классу. Тут, правда, не совсем ясно, кто подорожает (вождь) или что (металл). Но как-то делается не по себе, когда вспомнишь, что оратор намекает на пули, всаженные в живое тело с целью убийства. Неужели мало двух?

Тонко подмечено, что любой дурак, была бы охота, может прострелить череп Ильича. Вроде бы дураков маловато, вот и не прострелили. А какая глубокая мысль о воссоздании черепа Ильича силами природы! Хотя в данном вопросе природа вообще выглядит беспомощной. Ей не под силу сотворить точную копию черепа не только гения, не только гоминида или, на худой конец, низшего примата, но и лягушки или рыбы. Она обходится без штампованной продукции. А вот Троцкий, как видно, без штампов обойтись не мог, а использовал их подчас невпопад.

Причина, как мне представляется, в неискренности оратора. Удрученный горем или потрясенный неожиданным известием человек нередко несет нескладную околесицу. Это понять и простить нетрудно. Но когда говорят излишне красиво и цветисто, в этом видится привычка к ораторским приемам, рассчитанным на толпу, не склонную к размышлениям.

Но может быть, в данном случае Льву Давидовичу отказало вдохновение? Тогда обратимся к его докладу на VII Всеукраинской партийной конференции 5 апреля 1923 года. Он заговорил о болезни Владимира Ильича. Обронил свежую мысль: «Создать гения нельзя даже и по постановлению могущественнейшей и дисциплинированной партии…» (будто кто-то уверен, что гениев производят по мудрым постановлениям, да еще усилиями могучей и дисциплинированной партии, а не каким-нибудь доисторическим способом).

Затем оратор успокоил: «…но попытаться в наивысшей мере, какая достижима, заменить его во время его отсутствия можно: удвоением коллективных усилий. Вот теория личности и класса, которую в популярной форме политруки излагают беспартийному красноармейцу».

Остается только пожалеть беспартийного красноармейца, которого потчевали подобными теорийками.

Луначарский, восторженный почитатель ораторского таланта Троцкого, откровенно признал: «К искусству отношение у него холодное, философию он считает вообще третьестепенной, широкие вопросы миросозерцания он как-то обходит, и, стало быть, многое из того, что является для меня центральным, не находило в нем никогда никакого отклика. Темой наших разговоров была почти исключительно политика».