Помещик - Михаил Шерр

— Объясните мне, пожалуйста, в чем тут дело. Я до смерти батюшки понятия не имел о некоторых сторонах жизни, тем более последнее время вообще жил в Париже.

— По большому счету незаконного в игре на курсах каких-либо валют нет, — лесоторговец закрыл шкаф со своей картотекой и вернулся за стол. — Но российские реалии таковы, что продекларированный господином Канкриным курс серебра и ассигнаций один к трем с половиной, немного колеблется. В столицах свободный обмен ассигнаций на серебро и даже золото, а вот у нас в Калуге уже есть ограничения, в частности по сумме. Поэтому есть люди, которые делают это не официально по более выгодному курсу.

— И на этом из воздуха делают деньги, — я пришел в себя и уже был способен говорить и думать.

— Да, ваш управляющий около четырех тысяч получил серебром. Если он поменял их по не три пятьдесят, а три шестдесят, то это сто рублей ассигнациями с тысячи.

— А какие колебания курса?

Лесоторговец усмехнулся.

— До объявления манифеста курс доходил до одного к четырем. Сейчас таких колебаний нет, но тридцать копеек с рубля иногда вполне реально.

Выйдя от лесоторговца, я невольно похвалили себя за установленный режим дня. На дворе всего час по полудню, а я уже сделал то полезное для зачем приехал в Калугу. И теперь могу с чистой совестью делать приступить к неприятной мне части поездке: обязательным представительным визитам.

Сказать, что мне были не рады, значит сделать комплименты. Единственный, кто проявил ко мне некоторый интерес был губернатор Николай Васильевич Жуковский, мужчина за пятьдесят, но уже страдающий болезнями сердца, которые были видны в его внешности: бледное, одутловатое лицо и характерные пальцы — характерные барабанные палочки, которые были у моего любимого препода.

Сын известного челябинского врача, он сам был известен в России тем, что будучи не давно оренбургским губернатором пресек огромные поборы с крестьян при сдаче рекрутов. обозревшие чиновники умудрялись обдирать несчастных на сотни рублей. Он же велел брат только деньги за бумагу и письмо, что составляло всего семь или восемь рублей.

Губернатор выслушал моё представление, задал мне дежурные вопросы о моих намерениях и мв оба довольные собой и собеседником рассталась.

Предводитель уездного дворянства Никита Кузьмич Омельяненко интереса ко мне не проявил, но вспомнил моих родителей и выразил сожаление что они умерли. Возможно, что он проявил и поинтересовался бы моими жизненными планами, но мне не показалось, что семидесятилетнему старику уже до себя-то дела нет, не то, что до какого-то вернувшегося в родные пенаты парижского хлыща.

А вот вице-губернатор, председатель палаты и прокурор молча выслушали мои представления и на этом мои визиты были закончены. в свою я даже не запомнил их лица, настолько они были мне тоже не приятны.

Калужского полицеймейстера на месте не оказалось, и этот факт меня нисколько не расстроил. Невзрачный полицейский чин, позевывая общавшийся со мной в канцелярии, позевывая записал меня в какой-то журнал и окинув меня оценивающим взглядом внезапно проснувшимся ищейки, подавил свою зевоту и сказал:

— Их высокоблагородию будет доложено.

На этом я свою официальную часть счел на этот раз вполне исчерпывающей т довольный собой отправился осматривать свой дом, раз уж я оказался в Калуге. Заезжать туда мне особо не хотелось, и только по одной причине: имя которой Аглая Дмитриевна.

По закону подлости я столкнусь с ней, как никак соседи, и даже страшно думать о последствиях. Особенно теперь, когда я точно знаю сумму долга её отцу. Он один из самых крупных частных кредитор. Батюшка занял у него целых десять тысяч. Единственная соломинка за которую можно уцепиться, это сроки. Крайний конец 1844 года, но проценты…

С соседями я не встретился, но посещения собственного дома принесло только очередное расстройство. Естественно наш управляющий воровал и здесь. Право командовать домом он получил только в конце осени прошлого года, когда к своей маменьке съехала жена старшего брата, занимавшая в доме большие апартаменты.

Все деньги, выручаемые с аренды других апартаментов, на которые был перестроен дом после появления финансовых проблем, шли на его содержание.

Семен Иванович никого из арендаторов нашего дома не обижал, он просто оперативно сдал в аренду апартаменты, которые занимала Елизавета Николаевна, жена старшего брата с детьми.

О том, что её апартаменты в аренде, мне поведал наш дворник Никифор, отставной солдат из нашей деревни. Выйдя в отставку по ранению на последней войне с турками через десять лет службы, он сумел поселиться свободно в Калуге, забрал свою жену и дочь, которую успел родить до попадания в рекруты и нанялся в дворники в нашем доме.

Батюшка Никифору доверял и когда городской особняк превратился из барского жилья в доходный дом, сделал его смотрителем. Никифора я узнал благодаря всплывшим воспоминаниям Сашеньки.

Вот он и поведал о городской махинации управляющего, когда мы со Степаном решили в дворницкой попить чаю. Степан был каким-то родственником Никифора и я решил этим воспользоваться.

Он уже привык к моим «чудачеством» и очередное — барину зайти на чай к дворнику, не удивило.

Найти контакт с Никифором оказалось очень просто: я расспросил его о службе, войне с турками, а затем свернул на нужную колею.

— Никифор, а когда Семен Иванович сдал квартиру Елизаветы Николаевны?

— Да, считай чуть ли не на следующий день.

— А почему батюшка ничего об этом не знал, ты вот, например, почему не доложил? — мне не давали покоя слова Пелагеи об том, что она боялась и я уже предполагал кого.

Никифор ответил не сразу, я видел на лице старого солдата всю гамму чувств испытываемых им сейчас. Но природная честность взяла свое и он заговорил.

— Ваш батюшка ни на кого руку зря не поднимал. В имении конечно пороли, но нерадивых и дураков и не было такого чтобы невинного наказали. Мужики не боялись барину жаловаться на несправедливость. А тут Никанор пожаловался на несправедливость управляющего, а ваш батюшка вдруг разбираться не стал и более того приказал ему Никанора наказать.

Никифор сделал паузу и Степан вставил своё дополнение.

— Никанор это тот чудной дед, который точил ножи и на вас не посмотрел.

— Семен Иванович, он же кот который гуляет сам