Темная лошадка - Владимир Владимирович Голубев

— Ты не будешь убегать, как на Тенерифе[16]? — приятели шли в очередное питейное заведение. Первое было ничего, но душа засидевшихся на корабле моряков требовала ещё.

— Барти, я хочу домой, а не умереть! Если бы ты меня в тот раз не остановил… Ладно, к чертям эти воспоминания! Бежать надо только тогда, когда есть уверенность в успехе, а здесь… Как я отсюда попаду к Райне? Да и капитан Кук[17] найдёт меня, он неплохой командир, но дезертиров не прощает… Нет, Барти, не сейчас.

— Хорошо, Джонни! Я рад, что мне не надо за тобой следить.

— Барти, это мне приходится о тебе всё время заботиться!

— Джонни, я помню, что ты мне постоянно спасаешь жизнь! Ну, я такой, что же мне делать? — молодой валлиец грустно понурил голову. Он действительно постоянно попадал в истории, чреватые для его жизни и целостности организма. Ивайло уже четыре раза его спасал. Начиная с того, что он поймал помощника корабельного плотника, когда его смыла волна ещё на пути к Канарам. И заканчивая тем, что уже здесь, в голландском Капстаде, он сломал челюсть какому-то местному, который пытался ткнуть его приятеля ножом.

— Спокойно, Барти! Ты добрый парень, и я тебя в обиду не дам, братишка! — болгарин ласково потрепал дружка по голове.

— Спасибо тебе, Джонни! Как ты думаешь, долго мы здесь простоим?

— Ты же сам говоришь: у нас на «Резолюшене» обшивка в жутком состоянии, а что там с «Дискавери» так вообще неизвестно, значит, ещё месяц-полтора мы здесь. Успеем выучить в этом Капстаде все тропки, братец.

— Джонни, а может, всё-таки зайдём к мамаше Катарине? Все говорят, что у неё отличные девочки, а?

— Барти! Это твои деньги и твои желания! Я могу проводить тебя, чтобы никто не обидел, но в бордель я не пойду — я женатый человек и верю в Бога. Я не хочу, чтобы Господь тоже стал против моего возвращения к жене и детям! Да и свои деньги, что мы не пропьём, я лучше сохраню…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Вот, Григорий Александрович! Пришёл с заявкой!

— Ну, от тебя Смолянин, каждый день чего-то нового ждать приходится! Никак ты не угомонишься? — засмеялся Потёмкин, встал из-за стола и потянулся, разминая спину, — Ты, Степан, что хочешь, аки Демидовы на Урале, все богатства рудные под себя забрать?

— Что же я, Григорий Александрович, меры не знаю! — обиделся бывший прапорщик, — Чай я для государства стараюсь, а коли это и мне доход приносит, разве то грех?

— Да не сердись ты, Степан Еремеич! Знаешь же, что шучу! Ты же у меня в наместничестве лучших рудознатцев содержишь! Тебя уже и императрица, и наследник знают! И орден тебе хлопочу. Один из важнейших людей ты здесь, куда мы без тебя!

От такой лести Смолянин просто растаял, заулыбался и уже безо всяких церемоний достал из сумки, что была у него с собой, огромный белый камень и положил его на стол перед Потёмкиным:

— Нашли тут мои рудознатцы такое, глянь-ка!

— Что глянуть? Камень белый?

— Ох, батюшка-наместник, ничего ты в рудном деле не понимаешь!

— Зато ты, Степан Еремеич, знаток минералов великий! Не томи, что ты мне привёз?

— Хе-хе! Сие есть белая глина, что государь-наследник повелел везде искать для дела порцелинового[18]!

— Ага! А далеко ли нашёл ты такое счастье?

— На реке Кальчик[19], Григорий Александрович! Недалече! — засмеялся рудозаводчик, — Ну что, будем договор на добычу подписывать-то?

— Подожди ты с бумагами! О чём ты? Буду Императорский приказ просить: мануфактуру порцелиновую ставить надо! А ты не бойся, Степан Еремеич, тебя не обидим! Такую радость принёс! — Потёмкин выскочил из-за стола и обнял гостя.

— Ты уж не забудь, господин наместник! Я ещё чего тебе хорошего принесу! — добродушно бубнил бывший прапорщик, млея от оказанного внимания.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Маме уже совсем тягостно было в Петербурге: Потёмкин далеко на юге, дочки болеют — всё-таки здешний климат только для местных, а её поздние дети слабы здоровьем. Маше хоть и было получше, чем в прошлом году, но осенью снова начались болезни, да и младшая Аннушка тоже захандрила, и доктора только пожимали плечами — солнца нет, дожди…

Екатерина Алексеевна ходила за мной буквально по пятам и постоянно спрашивала: «Когда же?» В таких условиях дальше откладывать мамино отречение на «следующий день» было бессмысленно, и как бы мне ни хотелось подольше пребывать в тени императрицы, пришлось назначить день и планировать церемонию.

Впервые в истории России правящий монарх самостоятельно передавал корону наследнику. Причём первым из всех Романовых за власть мне не надо было бороться — все признавали моё право на престол. Всё это требовало изменения порядка коронации, да и добиваться признания Европы мне не было нужно — всё одно больше чем уже достигнуто, мне не получить.

Я решил, и мои сановники меня поддержали, что не стоит нам тянуться к европейским обычаям — пусть уж лучше мы будем для них блоковскими скифами[20], чем обезьянами, одетыми в европейское платье. Сколько я помнил, цивилизованные европейцы больше уважали и боялись китайцев и японцев, чем русских, считая их страшными и опасными дикарями, а нас чем-то вроде домашних животных, которые то и дело пытаются выйти из-под их опеки. Ведь мы так стремились на них походить… Пусть уж лучше нас боятся.

Все коронационные торжества должны будут пройти в Москве. Церемония больше тяготела к восточно-римским традициям, чем к европейским. Пусть от титула императора я отказываться не собирался — уж коли столько лет за него бились, но и предавать ему какое-то особенное значение смысла уже не было. Императорская корона в церковном обряде заменялась на традиционную шапку Мономаха. Однако добавлялся тожественный выход, где корона уже должна была играть большую роль.

Послы европейских держав, в первую очередь, и наши неправославные подданные, во вторую, — все те, кто не будет присутствовать на венчании в Успенском соборе Московского Кремля, должны будут увидеть блеск и богатство России. Следовало убедить их в прочности государства нашего и отвратить от попыток напасть на него.

В опасности подобного их полагалось утвердить и войскам нашим, которые будут стоять на улицах Москвы во время торжеств и проведут несколько манёвров в её окрестностях для усиления эффекта.

Всё происходящее заставило меня другими глазами взглянуть на нашу