Вадим Чекунов - Тираны. Страх

— Толпа народу огромная, многие вооружены — кто дубьем, кто кистенем, у иных и мечи замечены. Против них стрелецкая полутысяча, включая стременных. Не устоять долго, если не усмирим. У дворцовых ворот стражу побили уже, ворота сломали…

Адашев замолчал.

Все находившиеся в покоях прислушались к уже совсем близким крикам.

— Во дворе они, государь. На разбой пока не решаются. Требуют тебя на крыльцо.

Анастасия снова ойкнула, на этот раз громко. Не сдерживаясь, заплакала.

— Что хотят? — Иван судорожно сунул синий мешочек за пазуху и застегнул ворот рубахи.

— Известно… — дернул ртом Адашев, поправляя на царе одежду. — Шуйские подучают, не иначе — Глинских требуют выдать на расправу. Кричат: «Смерть колдунам!» И еще вести есть, тоже недобрые…

— Идем туда! — перебил постельничего Иван. — По дороге расскажешь.

Запахнул кафтан, подбежал к жене и порывисто обнял.

— Ничего не страшись, Настя! Страх — для души погибель! Тебе ли — жене государевой, мне ли — царю венчаному, бояться смердов? Они — рабы мои, и я им напомню, ежели позабыли, кому служить должны!

Уже в дверях Иван обернулся:

— Затворись, никому кроме меня не открывай!

Едва он покинул жену, страх, доселе тщательно скрываемый, объял царя с новой силой. Предательски мягкими сделались ноги, тяжкий холод тянул нутро.

Иван украдкой, чтобы не заметил идущий следом постельничий, отер об одежду ладони. Крепко сжал кулаки и, с трудом сглатывая слюну, хрипло откашлялся.

Вот и дворцовое крыльцо.

После полумрака — яркий свет. Сухой зной. Пыль.

Народу на площадь набилось так много и плотно, что с крыльца казалось — вымостили двор людскими головами. Чернели бороды, рты, одежды. Колыхалась толпа, расплескивая ненависть.

Завидев на крыльце царя, толпа взревела, дернулась, забурлила.

Ужас объял Ивана, до самых костей прорезал ледяными ножами.

То и дело выкрикивали:

— Смерть Глинским! Смерть!

— Под корень весь род ведьмачий извести!

— Анну Глинскую выдай нам, колдунью, и сынка ее, приспешника!

Адашев склонился к уху Ивана:

— Разорвут бабку твою, как князя Юрия растерзали… Останови их. Но не дай, чтобы подумали, будто боишься их. Пусть убоятся тебя. Ты — царь!

Иван шагнул вперед и звонко крикнул:

— Тихо всем!

Толпа замерла на миг. Пронесся над ней ропот и трепет. Молодой, безусый и безбородый царь стоял перед народом. Руки потянулись было к шапкам, снять их для поклона государю. Но многие продолжали сжимать дубье, ножи и топоры. Горлопаны-заводилы, помешкав, вновь принялись за свое:

— Выдай нам бабку-колдунью Анну!

— И Мишку Глинского подавай, выблядка ее!

— К ответу их!

Иван беспомощно обернулся, ища глазами Адашева. Но тот отвел взгляд, отступил.

Рука потянулась к потайному мешочку на шнурке, за пазухой. Крикнуть бы сейчас псарей… Чтобы лучших, отборных волкодавов выпустили, истомившихся на псарне по вкусу живого мяса и горячей крови. Рвануть со шнурка соблазнительный талисман, скинуть с него шелковую тряпицу, сжать крепко, чтобы впились в кожу острые грани, раскровянили бы ладонь… Лизнуть кровушку, солоноватую, чтоб заволокло горячим туманом голову да глаза, выбрать пса позлее да покрупнее — и чернь пожалеет, что не приняла лютую смерть на пожаре.

Но не годится государю обращаться в пса. Не острых зубов, а грозных слов должны бояться подданные. Перед властным взором трепетать должны, а не перед звериным рыком.

Иван совладал со страхом и искушением, убрал руку от одежды. Протянул ее в сторону толпы, примиряюще:

— Угомонитесь! Царь ваш перед вами стоит. Расходитесь по домам своим!

Едва Иван произнес последнюю фразу, как кровь ударила в виски от осознания только что сделанной ошибки.

Толпа, что колебалась еще мгновение назад — смириться ли, поклониться ли молодому царю и попятиться с его двора, — теперь хищно вызверилась. Прежний ропот сменился диким ревом. Пуще прежнего перекосились лица. Выплеснулись из толпы крики, полные злобы:

— Негоже государю глумиться над народом его!

— Будто не знаешь? Нет более у нас домов!

— По милости ведьмаков твоих, Глинских, остались без всего!

Пешие стрельцы, что выстроились перед крыльцом цепью, едва сдерживали натиск. Передних еще удавалось останавливать древками бердышей и зуботычинами, но задние напирали. С нескольких стрельцов сорвали шапки. Улюлюкая, принялись подкидывать их в воздух.

— Как бы не случилось чего… — тревожно обронил стоявший позади царя воевода Воротынский. — Камни начнут швырять, а то и кинутся всей гурьбой. Уйти бы тебе, государь, от греха.

Лицо Ивана побелело, пошло пятнами.

— От греха, говоришь?! Я ли убоюсь этих?.. — в голосе царя звенели гнев и ярость. — Царю бежать от черни предлагаешь?

Воевода испуганно моргнул:

— Что ты, государь! Ожидаю лишь приказа, чтобы с усердием исполнить. Вели на горлопанов пустить стременных стрельцов!

Страх воеводы — не перед беснующейся толпой, а перед ним, юным царем — ободрил Ивана.

«Этот боится, так и другие будут!»

Конные уже выстроились справа от крыльца, ожидая сигнала. Лица всадников были злы и решительны. Руки сжимали поводья и нагайки. Лошади пряли ушами, фыркали, в нетерпении переступали ногами.

Толпа, предчувствуя жестокую схватку, раззадоривала себя. Выкрики становились один непристойнее другого. Полетели в сторону крыльца и охраны комья сухой земли. Один такой угодил воеводе в плечо, ударил и рассыпался в прах, перепачкав кафтан и бороду.

Иван, ожидая, что следующий достанется ему самому, шагнул назад и, задыхаясь, воскликнул:

— Сечь, пока не усмирятся!

Князь Воротынский, хоть и грузен был телом, ловко перемахнул через перила крыльца и мигом очутился на своем свирепом вороном аргамаке. Взмахнул нагайкой, поднял коня на дыбы. На перепачканном лице князя бешено сверкнули белки глаз. Приметив, где беснуются самые ярые крикуны, воевода решительно повел за собой ратников.

Конница налетела на толпу, вклинилась, рассекла. Нагайки охаживали взбунтовавшихся, конские груди и копыта сбивали с ног. Вороной воеводы свирепо клацал зубами, ухватывая за плечи и лица всех встречных.

Царь, не унимаясь, кричал с крыльца, грозя пальцем толпе:

— Всех на колени выставить, а кто не встанет — изловить и на дознание! Узнать, по чьему наущению творят!

Толпа, дрогнув было, не поддавалась — заводилы пытались ножами подрезать коням ноги. Протяжное ржание раненых животных раздавалось то тут, то там. Нескольких всадников удалось стащить с седла. Воронками забурлила чернь вокруг схваченных, взметнулись дубинки, мелькнули ножи…