Союз Сталина. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

«Нам удалось предотвратить нападение фашистской Германии…, — объяснял Сталин значение Пакта, — Но, конечно, это только временная передышка, непосредственная угроза вооруженной агрессии против нас лишь несколько ослаблена, однако полностью не устранена»… «Какой был смысл разглагольствований фюрера насчет планов дальнейшего сотрудничества с Советским государством? Могло ли случиться, что Гитлер решил на какое-то время отказаться от планов агрессии против СССР, провозглашенных в его «Майн кампф»? Разумеется, нет»[507].

Как же оценивали Пакт те, кто выступал Против него и те, кто выступал — За?

«По части неприкрытого цинизма нацистский диктатор в лице советского деспота нашел равного себе, — утверждал Ширер, — Теперь они вдвоем могли расставить все точки над i в одной из самых грязных сделок нашей эпохи»[509]. «Сталин возвращается к идее договора с Германией. Что до того, — пишет А. Некрич, — что Германия заклеймена, как агрессор, что ведутся переговоры с Англией и Францией о заключении военного союза против Германии!»[510] Подобные мнения в обобщённом виде, как нельзя более точно выражает отношение к Пакту праволиберальных кругов. При этом, отмечает Карлей, они до сих пор осуждают за пакт с Гитлером только Советский Союз. Их постулат сводится к тому, что «Сталин, красный царь, будучи вероломным по своей натуре, обманывал французов и англичан, одновременно договариваясь по секрету с немцами»[511].

Отражая эти настроения один из сотрудников французского посольства в Москве после заключения Пакта писал: «Не устаешь убеждаться, что советское руководство всегда готово отказаться от своих идеологических установок ради реалий жизни…, и ненависть к фашизму, создание защиты от агрессоров для них не цели, а средства». Советская политика «не зависела от каких-либо моральных установок»; она целиком исходила «из кодекса Макиавелли в его чистейшей форме»[512].

«Все антисоветские публикации, — отмечает историк Р. Иванов, — подчеркивали персональную ответственность Сталина за активизировавшуюся агрессивную внешнюю политику Германии. После подписания советско-германского пакта эта линия стала лейтмотивом всей политики и пропаганды демократических стран Европы и Америки»[513]. Позже к этому общему хору присоединились голоса историков-диссидентов, например, таких как Геллер и Некрич: «Советский Союз, подписав договор с Германией, открыл дорогу войне»[514].

Главная военная прокуратура России ельцинской эпохи, уточнила круг обвиняемых: «Акции И. В. Сталина, В. М. Молотова и других членов сталинского руководства в нарушение действующих мирных договоров с Польшей, по договоренности с Германией спровоцировавшие вступление СССР в войну против Польши… являются преступлением против мира, что влечет за собой уголовную ответственность»[515].

Мировая война, по утверждению праволиберальных кругов, была не случайностью, а результатом вероломного, преступного замысла Сталина: подписывая договор с Гитлером, Сталин сознательно ввергал мир в войну, ради победы мировой революции, которую на своих штыках должна была принести победоносная Красная Армия, сокрушившая ослабший в войне с Западом германский фашизм. Именно так трактовал Некрич фразу Сталина о миссии Советского Союза, которая состоит в том, что бы «выступить последним…, чтобы бросить решающую гирю на чашу весов, гирю, которая могла бы перевесить»[516]. Некрич назвал этот план «доктриной Сталина»[517].

Некрич был здесь далеко не первым. Замначальника французского генштаба Кольсон еще за год до Пакта, обвинил в Мюнхенском сговоре — СССР: «Россия продемонстрировала, несмотря на громкие заявления Литвинова в его речи… в Женеве, как свою неспособность, так и нежелание ввязываться в конфликт, который может подвергнуть ее политический режим мощным ударам германской армии. СССР, являясь в целом азиатской державой, может вмешаться в европейский конфликт только тогда, когда увидит возможность распространить свою… идеологию на руины цивилизации, ослабленной войной»[518].

За полгода до Пакта представитель французской разведки М. Гоше «был убежден, что демократиям нечего ждать от военного взаимодействия с Россией. Теперь, как и всегда, в интересах Сталина было, чтобы демократии и тоталитарные государства сами перерезали друг другу глотки, что вымостило бы дорогу большевизму и наилучшим образом защитило бы русские территории; он больше не был заинтересован в том, чтобы демократии сокрушили тоталитаризм или наоборот»[519].

В Лондоне не сомневались, что цель Советов — «поддерживать баланс между противниками в интересах большевизации Европы, с как можно меньшими потерями для себя, пока обе стороны не истощат своих сил». При этом высокопоставленный чиновник данного учреждения — Р. Липер винил во всем Гитлера: «Именно он… дал возможность Сталину захватить более сильные позиции для распространения большевистского вируса по Европе уже в начале войны, теперь ему не нужно ждать даже ее конца, когда европейские нации истощат друг друга в смертельной борьбе»[520].

«Я все не могу избавиться от подозрения, — писал Чемберлен сестре, — что больше всего они (русские) жаждут увидеть, как «капиталистические» державы разорвут друг друга в клочья, в то время как они будут стоять и смотреть»[521]. «В конечном счете, — говорил один из сотрудников Форин Оффис О. Сарджент, — главный принцип большевизма — коммунистическая экспансия». «Я в целом разделяю это мнение», присоединялся Галифакс[522].

Единство точки зрения Запада на Пакт, подчеркивало мнение американского посла в России С. Штейнгардта: «Москва вступила в альянс, чтобы создать условия для полномасштабной войны Германии с Англией и Францией и таким образом добиться своих целей по сохранению и укреплению собственной страны, вначале оставаясь вне войны и занимая новые территории, а затем выступив против Германии с целью распространения коммунизма»[523].

Бывший американский посол в России У. Буллит полностью разделял это мнение: в планах Москвы было вызвать войну между Германией и Францией, а затем, когда силы европейцев будут истощены, и когда Советский Союз укрепит свои, «осуществить успешное вступление в эту войну, и… защитить и укрепить коммунистическое правительство, которое может прийти к власти в ходе войны и последующей революции в любом государстве Европы»[524].