Моя Лоботомия - Чарльз Флеминг, Говард Далли
Я согласился. Но у меня было несколько правил. Я не давал им свою фамилию. Я не собирался садиться в самолет. Я не собирался интервьюировать своего отца.
Они согласились с моими условиями. Мы начали. И почти сразу я вынужден был изменить свое мнение о правилах, которые я установил.
Во-первых, они хотели, чтобы я приехал в Атланту, чтобы интервьюировать женщину и ее мать. Мать была пациенткой лоботомии, а женщина согласилась, что ее можно будет интервьюировать. Но я не хотел лететь.
Они также хотели, чтобы я интервьюировал своего отца. Пия настаивала на этом, но мягко. Она говорила: “Мы действительно думаем, что тебе стоит интервьюировать своего отца”, или “Мы действительно думаем, что это было бы хорошо, если бы ты интервьюировал своего отца”. Я просто продолжал говорить: “Я не хочу этого делать”. Я никогда не отказывался точно, и она никогда не настаивала. Я просто продолжал говорить, что я не хочу этого делать, и она продолжала к этому возвращаться.
Моя проблема заключалась в том, что я не хотел, чтобы мой отец расстроился из-за меня. Наше отношение не было великолепным, но по крайней мере я снова имел его в своей жизни. Я боялся, что, если я расскажу ему о документальном фильме, он расстроится и отвергнет меня, или угрозит больше не говорить со мной.
В начале 2004 года Дэйв и Пия позвонили с важной новостью. Они связались с Университетом Джорджа Вашингтона в Вашингтоне, куда Фримен пожертвовал все свои профессиональные бумаги, и обнаружили, что архивы открыты для любого, кто был пациентом Фримена. Я мог запросить всю информацию, которую Фримен имел обо мне — заметки, документы, фотографии, все. Но мне пришлось лично приехать в Вашингтон. Информация не могла быть передана иным способом. Мне пришлось приехать как можно скорее, и мне пришлось лететь.
Я действительно не хотел этого делать. Не потому, что я не люблю летать. Это потому, что я боюсь летать. Очень боюсь.
Я всегда так чувствовал. Так что, поскольку я не настолько глуп, чтобы делать вещи, которые меня пугают, я никогда не летал. Но я видел катастрофы самолетов по телевизору. Я подумал, что, если я не буду на борту самолета, мне не придется беспокоиться о его крушении.
Другая проблема заключается в том, что я немного клаустрофоб. Мне не нравится находиться в закрытых пространствах. А парень моего размера на самолете автоматически находится в замкнутом пространстве. Я не смог бы свернуться и уснуть, как это делают некоторые люди, летая. Значит, я бы был весь время бодрствующим и напуганным на протяжении всего полета.
Я знаю, что это не совсем логично. Но это не меняет моих чувств. Когда я на земле, в машине или на автобусе или поезде, я чувствую, что нахожусь под контролем. Я могу выйти. Кроме того, я понимаю, как они работают. Я не понимаю самолет. Я просто не могу понять логику этого гигантского здания в воздухе, летающего с людьми внутри. Это лишено смысла.
Но Дэйв и Пия настаивали. Они нуждались во мне в Вашингтоне, чтобы получить доступ к архивам. Они нуждались во мне в Атланте, Джорджия, чтобы взять интервью. Не было времени, чтобы сесть на поезд. Также был вопрос о затратах. У компании Дэйва были бонусные мили с Delta Airlines, поэтому я мог лететь на Восточное побережье и обратно бесплатно. Если бы я собирался ехать на поезде, арендовать купе и питаться, это заняло бы три дня и много денег, чтобы сделать то, что мы могли бы сделать за несколько часов, и бесплатно, на самолете.
Мне все равно было на все это. Но мне было важно попасть в архивы. Я хотел увидеть, что там есть. Я так сильно хотел это, что я даже согласился сесть на самолет.
Я пытался настроить себя на то, что все будет хорошо. Почему бы это не было хорошо? Люди летают все время. Все будет хорошо.
Но все не было хорошо. Барбара и я поехали в аэропорт. Мы планировали лететь на красный глаз в Атланту, чтобы мне не приходилось смотреть в окно и видеть, как высоко мы находимся. Я принял немного мелатонина, чтобы мне было легче заснуть, и немного ксанакса. Но ни то, ни другое не сработало. Я был полностью бодрствующим и очень напуганным на протяжении всего полета.
Мы приземлились около пяти утра. Я понял, почему его называют красным глазом.
Но у меня не было слишком много времени, чтобы жалеть себя. Дэйв и Пия встретили нас в холле отеля на следующее утро. Мы позавтракали и приступили к работе.
Наше первое интервью было с Энн Крубсак, женщиной, которую Фримен прооперировал в ту же неделю, что и меня, в Генеральной больнице Докторов.
К моему удивлению и разочарованию, ее чувства по отношению к Фримену и ее лоботомии были полностью положительными. Эта маленькая, округлая женщина с серебристыми волосами считала, что он был великим человеком, а операция была замечательной вещью.
На втором интервью с Кэрол Ноэлл мы получили кое-что другое.
Она — женщина, которую я встретил в Интернете пару лет назад на сайте psychosurgery.org. Лично она была привлекательной светловолосой женщиной. У нее был склероз, поэтому она двигалась немного медленно.
Она много страдала еще в детстве. Ее мать, Анна Рут, была лоботомирована Фрименом в 1950 году после лечения ряда разрушительных головных болей. Процедура излечила мать Кэрол от ее головных болей. Однако процедура в итоге оставила ее с умом ребенка. И, как ребенок, она была беспечной и не испытывала никакой тревоги. После этого Кэрол больше никогда не имела настоящей матери.
Пия настроила микрофоны и записывающее оборудование. Я начал задавать вопросы, которые я обдумал с Дэйвом. Кэрол оказалась легкой в интервью. У нее была история о ее матери, и она была готова ее рассказать.
“Беспокоилась ли она о чем-то?” — спросила Кэрол. “Нет, не беспокоилась. Как и обещал Фримен…”
Но у нее также не было “социальных манер”, сказала Кэрол. Если она гуляла и видела, что люди собираются на вечеринку или ужин, она просто заходила к ним в дом и комфортно устраивалась там, даже если это были люди, которых она даже не знала.
“Она была лучшим партнером