«Благо разрешился письмом…» Переписка Ф. В. Булгарина - Фаддей Венедиктович Булгарин
Более сложным по составу по сравнению с профессионально-деловой перепиской оказывается и паремиологический и цитатно-реминисцентный план дружеской переписки, как и круг вызываемых им ассоциаций. Библеизмы и отсылки к Священному Писанию используются Булгариным как в иронической функции, подобно арзамасскому письму, так и в прямом смысле, в том значении, какой они имеют в источнике. Многочисленные литературные реминисценции в зависимости от установки создают свободный, близкий к разговорному, ироничный или обличительный стиль. (О лифляндцах: «Я им, как король Лир своим дочерям: отдал мое царство – т. е. сердце, а они в него просто накакали!» (с. 473).) Среди любимых цитат – неверно приписанные кронштадтскому знакомцу (возможно, впервые услышанные от него) А. Ф. Кропотову строки из В. К. Тредиаковского («Плюнь на суку, / Морску скуку!») и пословица «Варвара мне тетка, а правда сестра»; по словам П. А. Каратыгина (с неверным указанием в качестве источника романа Свифта), это была любимая поговорка Булгарина[35], он приводил ее в разных вариантах, в том числе перефразируя: «Я вас очень люблю, но Варвара мне тетка, а “Сев[ерная] пчела” – сестра!» (с. 191).
Наряду с хорошо известными идиоматическими выражениями, в письмах Булгарина встречаются и более редкие. Так, он с обидой и ревностью пишет о новых друзьях Греча: «Я уже не умею говорить с тобой! – Сижу в горохе!»[36] (с. 176). Искушенный в русском языке, Греч оценит образность этого выражения, подхватит и не раз повторит в своих письмах. Не менее «выисканным» выглядит и устаревшее просторечное выражение в характеристике дерптского общества: «Все эти служаки на один солтык!» (с. 483). Точно так же, как в дружеской переписке пушкинского круга, при включениях чужого слова в эпистолярии Булгарина мы имеем дело со стилистической игрой, художественным приемом, направленным на создание ассоциативного эмоционально-смыслового поля. Смысловая емкость нередко достигалась сменой стилистических регистров в тексте письма. Стиль писем Булгарина энергичный и выразительный, допускающий ироническое обыгрывание пафоса или обрыв возвышенной риторики в иронию. Какие бы эмоции у нас ни вызывал отклик Булгарина на дуэль и смерть Пушкина, но ему нельзя отказать в экспрессии и запоминающейся лапидарности: «Корчил Байрона, а пропал, как заяц» (с. 439).
Влияние булгаринской эпистолярной манеры (близкой к стилистическому самоопределению его постоянного оппонента Вяземского как «наездничество пера»[37]) на стиль Булгарина-критика и журналиста, автора газетных фельетонов несомненно. Главной приметой фельетонного стиля стала свободная форма письма, композиционно воссоздающая беседу, переходящая с одной темы на другую, дающая мимолетные, но запоминающиеся оценки явлениям и людям, с включением цитат и даже собственных поэтических импровизаций (к примеру, так откликнулся Булгарин на сообщение о смене руководства в департаменте Министерства просвещения (с. 483–484)).
Переписка Булгарина существенно дополняет картину литературы своего времени, восстанавливая существенные детали литературных взаимоотношений и позволяя уточнить некоторые историко-литературные реалии.
Очевидно, что в предложенной русскими формалистами и их последователями типологии эпистолярия, выделяющей в качестве основных типов письма «архаистов» и письма новаторов-арзамасцев, письма Булгарина ближе к арзамасскому письму. С новаторским типом эпистолярия его письма сближает такое же «культивирование профессионального подхода к литературе, значение, придаваемое остроумному разговору, удачному каламбуру, экспромту и т. п., – атмосфера пародии (и на врагов, и на друзей)»[38]. Немало точек соприкосновения в стилистике и поэтике писем Булгарина и с хорошо изученными письмами литераторов пушкинского круга более позднего этапа: это и «широкая ассоциативность повествовательных форм»[39]; и «сознательное литературное отношение к материалу, выработка принципов самовыражения, <…> включение точки зрения адресата в структуру письма, <…> важность цитации, стилизации, иноязычия, пародирования, игры на столкновении нескольких контрастирующих тематических и стилистических планов»[40]. По всей видимости, отмеченные тенденции не ограничиваются лишь дружеским кругом «Арзамаса» или пушкинским кругом и следует вести речь о большей подвижности эпистолярного стиля эпохи и большем диапазоне наметившихся стилистических тенденций в письмах первой половины XIX в. Очевидно, что письма Булгарина в неменьшей мере выполняли функции, сближающие их с журналистикой, критикой и публицистикой, точно так же активно участвуя в выработке литературного языка, значительно расширяя наши представления о том, как «стихия интеллигентской речи разрушала и сменяла книжную словесную семантику»[41].
В письмах Булгарина существенную роль играет самовыражение, стремление к авторской самоидентификации, которая имеет по преимуществу профессиональные характеристики: его эпистолярное лицо – образованный и европейски ориентированный русский литератор, журналист. Вместе с тем если модели исторического и литературного характера, нашедшие отражение в письмах, были основательно изучены на примере писем пушкинского круга и некоторых русских критиков первой половины XIX в., позволив увидеть в этих письмах «памятник тех процессов умственной жизни русской интеллигенции 1830–1840-х годов, которые предсказывали метод и подготовили материал для русского романа второй половины века»[42], то эпистолярий Булгарина, Греча, Полевого и других литераторов-профессионалов, имевших в эти годы огромную читательскую аудиторию в России, оказался вне филологического интереса и ждет своего часа.
V
Обычно письма писателей (если это не классики, у которых они включаются в полные или приближающиеся к ним по составу собрания сочинений) печатаются очень выборочно, отбираются те, которые написаны литераторам, родственникам или близким друзьям. Однако Булгарин представляет интерес не столько как писатель, сколько как журналист и издатель, поэтому особенно важна его переписка с коллегами по редакции, авторами, цензурой и т. д. Исходя из этого в сборнике публикуются письма лицам разного общественного положения и разных профессий. Однако в него включены далеко не все известные письма Булгарина. Было отдано предпочтение большим подборкам писем одному автору, ранее не печатавшимся письмам и, разумеется, письмам, ценным для характеристики условий, в которых действовал тогда журналист и писатель. За пределами книги остались многочисленные письма в III отделение, опубликованные в сборнике «Видок Фиглярин: Письма и записки Ф. В. Булгарина в III отделение» (М., 1998), деловые письма, связанные со службой Булгарина в Министерстве народного просвещения и Комиссии коннозаводства, письма, написанные Булгариным в связи с процессом его двоюродного дяди, которым он
Ознакомительная версия. Доступно 52 из 260 стр.