На линии огня - Михаил Сидорович Прудников

Следователь ни звуком не обмолвился, что партбилет находится у него, и допрашиваемый возвратился в камеру, рассудив, что «игра» предстоит долгая. Но какое-то время для себя он выиграл, и выиграл гораздо больше, чем предполагал, — в течение нескольких последующих недель его не беспокоили.　

Ждать он умел, а предоставленные ему дни проводил в изучении возможности побега, к сожалению, невыполнимого. Тюрьма охранялась достаточно надежно, и без поддержки с воли побег был просто немыслим.　

Поддержки же ждать было неоткуда. Его соседи по четырехместной камере все время менялись, он даже не успевал как следует сойтись с ними, настолько быстро они менялись. К тому же во многих случаях чутьем он определял «подсадку». В Полоцке знакомых у него не то чтобы не было, но он не мог рисковать несколькими хорошо знавшими его близкими людьми.　

Собственно, пока что борьбой для него становилась борьба за собственную жизнь. Но и противник выжидал, не торопясь привести свою угрозу в действие.　

На следующем допросе знакомый ему немец вел себя уже иначе. Он торопливо повторил прошлые вопросы, саркастически подчеркивая нелепость ответов арестованного, бросил листки протокола на стол, спросил резко, отрывисто:　

— Будем говорить?　

— Да-к… господин хороший… — начал «Дорохов», явно растерянный.　

— Прекратите! Не считайте меня идиотом! У вас интеллигентное лицо. Судя по росписи в паспорте — интеллигентный почерк. Ну?!　

— Как прикажете, господин хороший, — смиренно　согласился «Дорохов».　

Немец улыбнулся:　

— Я не люблю ошибаться. Прежде чем вас расстреляют, я сделаю все, чтобы доказать свою правоту. Она заключается в том, что вы — убежденный коммунист. Что в Белоруссии вы находились со специальным заданием. Что вам даны тщательно законспирированные явки.　

«Понятно, — рассуждал «Дорохов», — время между двумя допросами вы потратили на поиски кого-нибудь, кто мог бы опознать меня. И не нашли никого. Ну уж сам-то себя я опознавать не стану».　

— Больше я не стану возиться с вами, — продолжал немец, — до тех пор, пока вас не сделают сговорчивее. Мы начнем с элементарных побоев. Будем постоянно увеличивать степень ваших болевых ощущений. Мы доведем ее до предела и продержим вас на этом пределе столько, сколько будет нужно. Как человек, как личность вы перестанете существовать, а превратитесь в громкоговоритель для пересказывания доверенных вам секретов. Если вас устраивает быть откровенным в таком состоянии — пожалуйста. — И следователь с улыбкой нажал на кнопку звонка.　

Появился фельдфебель, и следователь ему отдал короткий приказ:　

— До бесчувствия!　

Бить фашисты умели. Но «Дорохов» перенес побои мужественно.　

Все это время следователь стоял, отвернувшись к окну. Теперь он сказал «Дорохову»:　

— И вы станете убеждать меня, что простой мужик способен с таким хладнокровием переносить истязания?　

«Ловок ты, да я ловчее», — подумал «Дорохов», уже и в мыслях употребляя лексику избранной им роли простака. Ответил, тяжело ворочая вспухшим языком:　

— Да-к ведь мы уральские… Нас с детства смертным боем били, так что мы привыкшие.　

— И у вас не возникло сейчас желания попросить пощады?　

— Да что у тебя ее просить?! — словно сорвался «Дорохов». — Если ты ничего понимать не хочешь!　

На какой-то миг и глазах у следователя промелькнуло сомнение, но он тут же рассмеялся:　

— Вообще-то одобряю, прекрасно играете свою роль! Люблю достойных противников.　

После третьего раунда истязаний допрашиваемый понял, что так долго не протянуть — еще два, максимум три «сеанса», и сердце не выдержит. Что же предпринять? Какой найти выход из положения?　

После очередной встречи с фашистом, измученный и доведенный постоянной болью до отчаяния, он понял: конец близок. Нет, он еще не утратил чувства реальности. Но сама острота анализа, способность управлять собой у него притупились. Он уже не ждал никаких новых, неожиданных ходов врага, а лишь готовился к следующим истязаниям и поначалу не понял смысла, не воспринял команду вошедшего в камеру тюремщика:　

— Дорохов! С вещами, на выход!　

Тюремщику пришлось повторить команду, а затем и силой стащить его с нар, и только тогда «Дорохов» понял, что его приготовления ко встрече со следователем, судя по всему, уже ни к чему. Либо все сейчас закончится выстрелом в загородном яру, либо… придется заново оценивать обстановку, искать новые, более действенные пути борьбы.　

…И вот он стоял за воротами тюрьмы в толпе из двадцати — тридцати случайно задержанных спекулянтов, теперь отпущенных вместе с ним.　

Его трясло от боли, от холода, от голода. Под истрепавшимся пиджаком ныл каждый мускул.　

Его случайные попутчики поскорее разбрелись кто куда, и теперь он брел по улице один, предпринимая слабые, отчаянные попытки разобраться в том, что произошло. Суть случившегося стала ясна сразу: следователь не принял легенду и только потому отправил «Дорохова» — конечно, под неусыпным контролем — засвечивать связи.　

Выпущенный на свободу пока что не чувствовал за собой слежки. Сейчас он вырабатывал схему собственных действий, и в мыслях у него уже мерцал некий план на ближайшие часы. Но прежде всего надо было подкрепиться. В кармане лежали чудом уцелевшие шерстяные носки, которые он еще накануне кое-как выстирал в камере и непременно надел бы, не будь освобождение　столь неожиданным и стремительным. Если бы их можно было обменять на хлеб!..　

Не рискуя спрашивать у встречных дорогу к рынку, чтобы не навлечь на случайных людей подозрение, он вскоре сам определил верное направление по едва заметным признакам спешки тех, кого тоже вела надежда разжиться хоть какими-нибудь продуктами.　

Холодный, пасмурный день поздней осени заставлял торопиться. Время близилось к полудню. Толпа на рынке уже редела, и человек остановился, выбирая, кому предложить свой немудрящий товар.　

Женщина торговала маленькими черными булочками, доставая их из-за пазухи. Человек решительно подошел к ней, протянул носки.　

Торговка долго рассматривала вещь — на свет, на растяжку, потом вынула из-за пазухи две булочки. «Дорохов» не стал торговаться.　

Почти забытый вкус отрубного хлеба придал ему сил, и даже боль внутри немного уменьшилась. «Петр Андреевич» медленно, растягивая свой завтрак, съел булочки прямо у рыночного прилавка, не переставая обдумывать план своих дальнейших действий.　

Этот медленно складывающийся в голове план требовал хотя бы минимального знания обстановки в городе. «Дорохов» решительно подошел к человеку с повязкой полицейского на рукаве и спросил дорогу к городской управе.　

Полицейский недоверчиво осмотрел «Дорохова», грубо спросил:　

— Зачем тебе?　

«Дорохов» показал справку об освобождении из тюрьмы, объяснил:　

— Оформить велено. В паспортный стол приказали зайти.　

Конечно же, никаких советов по выходе на волю он не получал. Он знал, что маленькая