Дневник. Том I. 1825–1855 гг. - Александр Васильевич Никитенко

1 мая 1826 года

От 8 до 10 часов утра слушал лекцию естественного права у профессора Лодия. Последователи французской школы по этому праву говорят: «Люди рождаются свободными и равными в рассуждении прав и пребывают свободными и равными в них. Цель всякой государственной связи есть сохранение природных и неотъемлемых прав человека. Сии же права суть: свобода, собственность, безопасность и власть противоборствовать угнетению».

Французы старались приноравливать все положения естественного права к политическим идеям того времени — это ясно. Но опровержение, которое нам вообще предлагал наш профессор, показалось мне неудовлетворительным. Понятия: свобода, собственность и власть противоборствовать угнетению надлежало бы рассмотреть в отвлеченности, а он показал нам только злоупотребления, кои делались в применении их, и тем самым как бы доказывал их полную несостоятельность, чего, конечно, не мог иметь в виду.

2 мая 1826 года

Сегодня я был приглашен на обед к Мамонтову. Там я застал большое общество. Мамонтов праздновал свое новоселье по древнему русскому обычаю, но новым французским способом, то есть орошая его в изобилии шампанским. У меня от этого галлицизма закружилась голова не меньше, чем от словесных галлицизмов наших светских людей. Мамонтов был очень весел и поощрял к тому же своих гостей. Впрочем, все это не выходило из пределов приличия. Я очень уважаю этого умного и доброго старика и люблю его за то, что во дни скорби он протянул мне дружескую руку и словом и делом служил мне оплотом против козней Дубова и других. Два сына его были со мной в университете и только нынешний год окончили курс. Многочисленное семейство окружало сегодня Мамонтова, как патриарха.

3 мая 1826 года

Пошел было на лекции, которых, однако, не было, потому что профессор Бутырский не пришел. Потом все утро занимался делами г-жи Штерич, которые, сказать правду, отнимают у меня немало-таки времени.

5 мая 1826 года

Занимался приведением в порядок и обработкой лекций, но на этот раз с усилием, без внутреннего расположения к труду. На мне, должно быть, сказывается утомление от массы посторонних дел, которыми я завален.

12 мая 1826 года

Все эти дни провел в обычных занятиях… Положение мое с каждым днем становится все затруднительнее. Помимо стола и квартиры, ни одна из других моих нужд не обеспечена: ни одежда, ни учебные пособия. А время мое, за исключением часов, проводимых на лекциях, почти целиком принадлежит г-же Штерич. Я не только занимаюсь с ее сыном, но и всеми ее делами вообще. Но, не имея никакого с нею договора, я, конечно, не вправе ничего и ожидать. Что же мне делать? Одно остается: просить государя, чтоб он дал мне возможность окончить курс в университете. Об этом надо подумать и посоветоваться с Д. И. Языковым. Только, я полагаю, это лучше сделать после коронации.

20 мая 1826 года

Сегодня было годичное торжественное собрание в нашем университете. Было много посетителей, и в том числе дюк Броглио, генерал французской службы, занимающий первое место в свите французского посла, маршала Мармонта. Прекрасный мужчина. Черты лица его благородны и выразительны, движения грациозны и непринужденны. Глядя на него, я понял, как далеки от своего образца наши подражатели французского стиля в обращении. Они перенимают внешние приемы и думают, что в этом все. Между тем им прежде всего следовало бы проникнуться тем духом гуманности и общительности, каким преисполнены французы, а приемы явились бы уже сами собой, вместе с внутренней грацией, без которой не бывает внешней.

Акт продолжался часа три, но мы, студенты, собрались гораздо раньше и провели время довольно приятно, расхаживая по зале и делая наблюдения над приходящими. Профессор и секретарь совета Бутырский прочел отчет деятельности университета за прошлый год — отчет, из коего, несмотря на все старания оратора доказать противное, было очевидно, что просвещение в столице не сделало за это время больших успехов. Ректор Дегуров произнес на французском языке речь о влиянии просвещения на народы; ее очень хвалили. Профессор Пальмин часа полтора говорил о добродетелях покойного императора Александра Павловича. Любопытнее всего был отрывок из литературных лекций профессора Бутырского, который прочел оный с обычною своей приятностью. Дело шло «о сущности поэзии». Не многие из наших глубоко вникают в его теорию, между тем в ней много истин, которые могли бы принести большую пользу нашей литературе, если бы к ним захотели повнимательнее прислушаться.

25 мая 1826 года

Вчера вечером было студенческое собрание в доме Линдквиста. Мы читали теорию уголовного права; я объяснял товарищам некоторые затруднительные места. Мы провели часа четыре очень приятно.

6 июня 1826 года

Все эти дни усердно занимался лекциями и сделал кое-какие полезные приобретения в этом смысле.

14 июня 1826 года

Смотрел похоронную процессию императрицы Елизаветы Алексеевны. Вышел из дому слишком рано и с тремя товарищами бродил по Летнему саду. Мы смотрели на толпу, пеструю и крайне разнообразную, замечали физиономии. Наконец мне надоело ждать, и я уже собрался идти домой. Вдруг пушечные выстрелы возвестили приближение процессии. Я занял не особенно выгодное место, но пришлось им довольствоваться, ибо теснота была невообразимая. Процессия между тем приблизилась. Я навел мой лорнет, начал рассматривать и, признаюсь в моем бесчувствии, не увидел ничего, что бы меня сильно тронуло. Впрочем, этому, конечно, я сам виноват. Я вообще не охотник до зрелищ, полагающих такое великое различие между человеком и человеком… Девицы Патриотического общества, шедшие по две в ряд; мужики в богатых кафтанах, жалованных им покойною императрицею; фигуры в черных мантиях; роскошная карета покойницы; великолепный гроб с ничтожными останками величия — все это проносилось передо мной, как китайские тени. В заключение я, как малая капля в океане, отхлынул с толпой от Марсова поля и направился домой, повторяя про себя избитые, но многозначительные слова: «суета сует» и т. д…

17 июня 1826 года

Церемониймейстер печальной процессии Ш. возил меня сегодня в Петропавловскую крепость, или, лучше сказать, в церковь при ней, посмотреть печальное убранство оной. Церковь необширна, но с гробами покоящихся в ней царей, с высоким пышным катафалком, на коем возлежал новый прах, готовый тоже занять место под печальными сводами, — все это представляло нечто мрачное и величественное. Картина эта в первую минуту произвела на меня сильное впечатление. Но моему торжественному настроению духа был скоро положен конец. Вокруг катафалка, как рой