Американская история любви. Рискнуть всем ради возможности быть вместе - Илион Ву

В Элдер-Пайкс-плейс, расположенном вдали от порта и железной дороги, собралось около девятисот слушателей. Еще больше толпились у дверей, желая хоть краешком глаза увидеть знаменитых беглецов из Джорджии и услышать их историю[356].

Для Уильяма Ллойда Гаррисона, выросшего в бедной семье в этом городе, Ньюберипорт был городом призраков. Однажды ему не дали сцену в местной церкви, и с тех пор он больше не возвращался. А вот Уильям Уэллс Браун пользовался популярностью. Он, как всегда, разогрел аудиторию, после на сцену вышел Уильям, а главную историю этим весенним вечером рассказывала Эллен.

Она поднялась на сцену в собственном стиле. В ее речи не было ни восклицаний, ни вздохов, ни эпической героики подпольной железной дороги, ни слез, ни сенсаций. Ее выступление было не похоже на речи белых аболиционистов-мужчин. Она не собиралась поражать слушателей «уникальным» приключением, как это делали муж и Браун. Она говорила «просто и безыскусно» – такой ее запомнил местный кузнец. Однако эта «обыкновенность» речи и внешности поражала куда больше, чем все ораторские приемы.

Воспринимавшие Эллен белой (а таких было много) должны были смириться, что эта почти белая женщина полюбила черного мужчину – серьезный вызов для штата, где межрасовые браки запрещались еще в течение нескольких лет. Эллен заставляла слушателей усомниться в справедливости тех категорий, на которых основывался социальный порядок: Север, Юг, черный, белый, хозяин, раб, муж, жена. Супруги опровергали популярные расистские аргументы – утверждения, что чернокожие представляют собой обременение для общества и способны жить лишь на пособия; что их нужно спасать; что они хотят быть белыми[357]. Мы не знаем, что именно говорила Эллен на том собрании, – сохранились лишь воспоминания кузнеца. Он отметил, что слушатели были довольны, и высказал надежду, что в следующий раз Браун выступит в более вместительном зале. Для Эллен это выступление стало поворотной точкой. После Крафты приостановили турне, а затем она прекратила публичные выступления.

Вопрос, почему, остается открытым. Предположительно, ее заставили замолчать – возможно, оба Уильяма или всеобщие ожидания, что она будет соответствовать определенному стандарту женственности среднего класса[358]. Возможно, сыграли роль и невысказанные угрозы. Или с Юга дошли печальные известия. Эллен прекрасно понимала: на ее близких может обрушиться ярость рабовладельцев. И никогда не забывала о матери.

Хотя отказ от выступлений вполне мог ее выбором, она решила не говорить о собственной боли. Посторонние не стеснялись задавать самые ужасные вопросы, бередя раны. Она могла просто решить, что с нее довольно. А может, это стратегическое решение. Эллен постоянно приходилось отстаивать себя – и в жизни, и в тяжелом путешествии на Север. Она стала капитаном и лоцманом собственного освобождения, сумев перехитрить всех, кто встретился на пути. Ее молчание – не молчание человека, который не готов выступать, которому выступать запрещают. Нет, это акт сопротивления, не более пассивный, чем поездка в вагоне первого класса.

Как и в поезде, едущем из Мейкона, Эллен позволяла выступать на аболиционистской сцене другим, черпая силы из предположений зрителей и используя их для достижения собственной цели: сначала добраться до Севера, теперь – раздуть пламя борьбы против рабства. Иными словами, молчанием она оседлала силу попутного ветра – так же, как во время бегства из Джорджии. Слушатели могли желать большего: они ахали при ее появлении, дивились коже и волосам, хватали за руки, – но она избрала собственный стиль общения, не отвечая никому.

* * *

Через двенадцать дней после выступления Эллен в Ньюберипорте Крафты закончили путь. Весна была в полном разгаре. Они сумели собрать полные залы повсюду – от Квинси до Кембриджа, от Тонтона до Роксбери. И вот они снова вернулись в пахнущий сдобой дом Джонсонов в Нью-Бедфорде. С их первого появления прошло три месяца и одна неделя. Они успели преодолеть более 1500 километров – практически столько же, сколько и во время бегства из Джорджии.

Когда Браун уехал на ежегодное собрание Американского общества борьбы с рабством в Нью-Йорк, Крафты наконец-то смогли отдохнуть. До этого момента у них не было ни минуты свободной. Им даже наедине побыть не удавалось. Эти две недели стали самым длинным перерывом в их жизни.

Собрание в Нью-Йорке открывало огромные возможности. На нем присутствовали активисты со всей страны. Для Крафтов же это было слишком рискованно: после беспорядков похитили одного беглого раба[359]. Пропустив собрание, Крафты лишились возможности познакомиться с главными аболиционистами страны. Однако самое грандиозное гаррисоновское событие сезона было впереди: знаменитое собрание, где Крафты должны были стать двумя из шести звезд, самостоятельно добившихся освобождения.

На аболиционистской сцене появилось новое лицо: беглый раб из Вирджинии, который добрался до Севера в ящике длиной около 90 сантиметров, 60 сантиметров шириной и 76 сантиметров высотой. Вот в таком ящике мужчина ростом 176 сантиметров и весом 90 килограммов двадцать семь часов путешествовал, прижав колени к груди. С собой у него был лишь коровий пузырь с водой. Так Генри Браун проделал тот же путь, что и Уильям и Эллен.

Как и они, добрался до Вашингтона, проехал через Балтимор и был выгружен вместе с багажом в Гавр-де-Грас. Ему пришлось нелегко. Хотя на ящике была этикетка «Верх. Обращаться с осторожностью», его перевернули, и в таком положении Браун провел около двух часов. Вены на лице у него стали толщиной в палец. Он думал, что умирает.

В Филадельфии ящик получили Джеймс Миллер Макким и Уильям Смит. Оба боялись, что получат гроб. Однако Браун триумфально выбрался из ящика, мокрый, словно только что прошел крещение, и сразу запел псалом. «Ты – величайший человек Америки!» – воскликнул пораженный Макким[360].

Этот «величайший человек» вместе с Крафтами принял участие в собрании Общества борьбы против рабства Новой Англии в бостонском «Мелодеоне». Этот театр получил название в честь чисто американского музыкального инструмента (разновидность баяна). Здесь устраивали представления на библейские сюжеты, а порой превращали зал в зверинец, где можно было увидеть даже слонов[361]. Главным магнитом для слушателей, которым пришлось добираться до зала под проливным дождем, были Крафты и Генри Браун. Для них самих таким магнитом стал ветеран аболиционистского движения, пророк и революционер Фредерик Дуглас, которому в то время был тридцать один год.

В день открытия собрания на сцену поднялись «шесть беглецов», как писали газеты (Дуглас был скорее бывшим беглецом, так как, пока он жил за границей, его свободу