Земляки - Павел Александрович Гельбак

— Хитро придумали, паразиты! — выругался Петр Федорович. — Одно слово — офицерье. Веры им нет ни на фронте, ни в тылу.

Старший солдат толкнул в бок своего молодого спутника: не болтай, мол, лишнего, комиссар в Семеновском полку тоже золотые погоны носил, и продолжил рассказ:

— Кому есть возможность, домой отправляется. А куда нам деваться? Я из Ковенской губернии, литовец; а Петрусь из виленщины — белорус. И у меня и у него дом под германцем оказался. И выходит, деваться нам некуда. Еще до империалистической меня в армию взяли, его, правда, в конце войны призвали. Куда нам теперь податься, посоветуйте? Из полка ушли, что там делать? Вот в Москве оказались, про латышских стрелков услыхали. Среди них не только латыши, но и литовцы и белорусы, есть и поляки — все, у кого родные на захваченной германцами земле проживают. У латышских стрелков порядка больше, один за другого держатся. И командиры у них авторитетные, знают чего делать. Устроились в Москве при латышских стрелках, а теперь приказ вышел — нам на Восточный фронт с отрядом отправляться, а это за Волгой. Выходит, все дальше и дальше от родного дома.

— Война, товарищи, есть война, и вести ее только в родных местах каждого солдата немыслимо. Сейчас Восточный фронт главный, и там, воюя за Советскую власть, вы будете защищать и свой родной край…

На этом месте беседу с однополчанами и прервал телефонный звонок Енукидзе.

— Неужто к самому Ленину идете? — спросил молодой солдат, как только Тухачевский повесил трубку. — Вот бы нам с ним поговорить.

— Больше Ленину делать нечего, — сердито оборвал товарища старый солдат, — как с нами разговаривать. Не зря тебя Медведем прозвали, надо человеческое понятие иметь.

— Я ж понимаю, тату, — сразу же согласился молодой. — Это ж просто так, очень желательно Ленина видеть.

— Извините, товарищи, я не знаю, сколько времени задержусь. Заходите позже, — попросил Тухачевский и заспешил к выходу. Вместе с ним вышли из кабинета и солдаты-семеновцы.

Проводив комиссара, Йонас Петрила с гордостью сказал молодому товарищу:

— Видишь, Медведь, какие у нас люди служили в Семеновском полку, не только Череп-Спиридовичи.

2

Енукидзе не сказал, а Тухачевский не решился спросить, зачем он понадобился самому Ленину. Хотя жизнь Михаила Николаевича за последние месяцы и начала налаживаться, он не чувствовал себя твердо стоящим на ногах. После нескольких лет, проведенных в плену, все еще не пришла уверенность ни в отдаленном будущем, ни в завтрашнем дне.

Глядя на сутулую спину медленно поднимавшегося по лестнице Авеля Софроновича, Тухачевский неожиданно вспомнил свою бабушку Соню. Мать отца — Софья Валентиновна — была ученицей великого музыканта Антона Рубинштейна. Она боготворила музыку и своего учителя. Любовь к музыке привила и всем домочадцам, постоянно заботилась о музыкальном образовании внуков. Братья Александр и Игорь прекрасно играли на рояле и виолончели. Михаил любил рояль и скрипку.

— Ты будешь хорошим скрипачом, Мишенька, — часто говаривала бабушка, с умилением слушая игру внука.

Предсказанья Софьи Валентиновны не сбылись. Михаил вместо консерватории поступил в военное училище. Не успев привыкнуть к офицерскому мундиру с погонами подпоручика, оказался на фронте. А вскоре — в феврале пятнадцатого года — случилась беда. После дежурства молодой офицер крепко спал в землянке, когда в нее ворвались германские солдаты. Пробуждение походило на страшный сон. У самого лица маячило дуло пистолета. Немецкий офицер яростно кричал, требуя, чтобы подпоручик быстрее поднимался с постели. В дверях поблескивали, напоминающие длинные ножи, штыки на винтовках вражеских солдат.

Потянулись дни, месяцы, годы немецкого плена. Четыре раза безуспешно убегал из офицерских лагерей беспокойный подпоручик. Четыре раза его ловили и водворяли в новый лагерь. Когда и после четвертого побега он снова попал в руки жандармов, то назвался рядовым и был посажен в солдатский лагерь военнопленных. Здесь он сблизился со своим однополчанином, солдатом-большевиком Зайцевым. С ним и разработал план очередного, пятого, побега. На этот раз повезло. Когда пленных перевозили из одного лагеря в другой, Зайцев и Тухачевский выпилили дыру в полу вагона и на ходу поезда выбросились на полотно железной дороги. Прижавшись к шпалам, подождали, пока над их головой прогрохочут все вагоны длинного товарного состава. Добрались до Франции, в Париже у русского консула получили документы, деньги для проезда в Петербург.

Друг по плену, Александр Зайцев, который возглавил солдатский комитет в части, рекомендовал Тухачевского инструктором военного отдела Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. Здесь Михаил Николаевич пришелся ко двору. С охотой бывал в революционных частях, делился с новоиспеченными командирами своими военными знаниями, участвовал в формировании добровольческих отрядов Красной Армии.

— Подождите меня здесь, — произнес Енукидзе и скрылся за дверью одного из кабинетов, расположенных на третьем этаже.

«Понедельник — день тяжелый», — подумал Михаил Николаевич. Но этот понедельник, 18 июня восемнадцатого года, он запомнит на всю жизнь. Сейчас он встретится с Владимиром Ильичем Лениным. Тухачевский единственный раз видел Владимира Ильича. Было это сразу же после нового года, шесть месяцев назад. Михаил Николаевич пошел в Михайловский манеж, чтобы участвовать в проводах сводного отряда питерских рабочих на фронт. В центре манежа стоял броневик. Ожидая начала митинга, Тухачевский подошел к машине. Неожиданно он увидел, как на башню поднимается рыжебородый невысокий мужчина в расстегнутом пальто, сжимая в руке кепку.

Ленин!

Собравшиеся в манеже рабочие и солдаты неистовствуют, рукоплещут, кричат «ура!»

Владимир Ильич начинает говорить, и во всем манеже слышится только его голос, люди словно перестали дышать, замерли, жадно ловят слова, жесты вождя.

Михаил Николаевич еще находился под впечатлением только что услышанной речи, обаяния Ильича, когда вдали послышались два выстрела. По толпе пополз зловещий слух: стреляли по машине Ленина. Трое контриков, белых офицеров. К счастью, они промахнулись. Владимир Ильич невредим. В ту минуту впервые в жизни, Тухачевскому стало горько от сознания, что и он был русским офицером, что и на него могла упасть тень тех троих, стрелявших в вождя революции.

Открылась дверь, и женщина в белой блузке, в длинной черной юбке осведомилась:

— Товарищ Тухачевский?

— Так точно, — ответил Михаил Николаевич, прищелкнув каблуками начищенных до зеркального блеска сапог.

— Владимир Ильич ждет вас.

Тухачевский провел большими пальцами под ремнем. Он был уверен, что на гимнастерке нет ни одной лишней складки, что она ладно облегает его ставшее костлявым от постоянного недоедания тело, но все-таки, прежде чем открыть дверь, посчитал нужным еще раз проверить, в порядке ли на нем форма.

Енукидзе сидел в глубоком кожаном кресле и что-то неторопливо говорил Ленину. Владимир Ильич, подперев рукой