Моя Америка - Шерман Адамс

Она положила трубку.

—      Слушай, Шерман, — сказала она. — Знаешь, там нет белого человека, которого зовут Атаман. Не знаешь ли ты его настоящего имени?

—      Нет, — ответил я.

—      Ты что, шутишь или лжешь мне? Ты знаешь, что мы в Джорджии делаем с черными мальчиками, которые лгут?

Я не хотел сдаваться и повторил, что хочу получить мои справедливо заработанные за две недели деньги. Но чего мог добиться черный подросток? Если бы я не оставил в покое этого Атамана, он позвонил бы в ведомство, занимавшееся трудновоспитуемыми подростками, и меня бы направили в исправительный дом.

Что я мог предпринять? Закон всегда на стороне белых. Поверженный, без надежд и иллюзий, я вышел из кассы.

Дома я стыдился встретить мамин взгляд. Между мной и мамой пролегла пропасть. Это должно было случиться. Для того чтобы восстать против американского общества, я должен был восстать против мамы и папы Саттона. Их убеждения слишком поздно было менять. Общественное мнение говорило им: «Ниггер — это дерьмо!» — и они вместе с миллионами других черных воспринимали это мнение так же естественно, как то, что их кожа черная. Но я отказался признавать расистскую точку зрения.

После трех или четырех месяцев прогулов я возвратился в школу. К счастью, директора не было, и меня направили к доброй черной женщине — социальному работнику.

Я рассказал ей, что мне 14 лет, что я учился в школе на Севере, что я ненавижу Атланту и весь американский Юг и хочу покинуть Джорджию.

Она сочувственно восприняла мой рассказ и повела меня домой. Там мне пришлось выслушать много горького от мамы, не перестававшей плакать.

— Мы не так богаты, но у меня есть все, что может пожелать маленький негритянский ребенок. Но его испортили на Севере. Он невежлив с белыми и не хочет ходить в школу. Я прожила в Джорджии всю свою жизнь, и у меня никогда не было конфликтов с белыми. Что плохого в Джорджии? Здесь, на Юге, нам, черным, намного лучше, чем на Севере. Здесь, во всяком случае, у нас есть еда.

Мама была глубоко задета тем, что я не хочу оставаться на Юге с ней и папой Саттоном. После этого прежних отношений между нами быть не могло. Я попрощался с ними и сел в чикагский экспресс.

Город стали

После пересадки в грохочущем Чикаго я ехал к своему отцу в Гэри (штат Индиана). Он жил там с войны. Отвоевав в Северной Африке, Италии и на Филиппинах и потратившись в Штаты, он не захотел вновь селиться на Юге и вместе с приятелями по армии приехал в Гэри, который находится примерно в 50 километрах от Чикаго.

Как только красно-желтый поезд отправился в направлении Гэри, сразу же можно было почувствовать приближение этого города. Большие оранжевые языки пламени поднимались в небо, а голубой дым отравлял воздух химическими веществами, как будто сотня убитых слонов разлагалась под палящими лучами африканского солнца.

Гэри — родина стальной корпорации «Ю. С. стил» и производит этого металла больше любого другого города в мире. За это его прозвали «городом стали».

До первой мировой войны города не существовало. На его месте вдоль озера Мичиган тянулись песчаные дюны.

Город возник вскоре после того, как Рокфеллер и Морган с разрешения Вашингтона скупили все сталелитейное производство и создали «Ю. С. стил» — крупнейшую в мире монополистическую корпорацию. Он получил свое название по имени федерального судьи, который был у Моргана «в кармане», а позднее стал шефом «Ю. С. стил».

В годы первой мировой войны в Гэри трудилось около 16 тысяч рабочих, а когда война закончилась, их было уже почти 60 тысяч — иностранных рабов всех национальностей. Они семь раз в неделю по 12 часов в сутки гнули спину в благословенной стране Моргана и Рокфеллера. Но прошло совсем немного времени, и здесь произошла первая забастовка. На улицах выросли штабели мешков с песком, и присланные Белым домом федеральные войска расстреливали американских рабочих как собак.

Город состоял из ряда этнических районов: бедный белый Гэри, коричневый Гэри, черная и славяно-венгерская окраины. Путешествие из Африки в Мексику занимало в Гэри всего десять минут, а прогулка из страны ацтеков до Варшавы длилась лишь несколько кварталов. Город чем-то напоминал Лас-Вегас. Здесь вы могли найти бордели, героин, стриптиз, «одноруких бандитов»², самогон, покер, кости. И сонных полицейских, которые старались не замечать нарушения порядка. Никогда я не видел так много винных магазинов в таком маленьком городе. В некоторых кварталах насчитывалось по три забегаловки с выразительными названиями, такими, как «Бочка крови», «Буря» и т. п., недвусмысленно говорившими о том, что происходит внутри заведения.

Все улицы вели к конечной остановке автобуса перед главным входом в «Ю. С. стил», где вытянувшийся на милю забор из колючей проволоки отделял от посторонних производственные строения. Они круглосуточно охранялись сторожами, вооруженными пистолетами и дубинками.

Это там на протяжении двадцати пяти лет как раб трудился на американских капиталистов мой отец. Он работал с трех утра до двенадцати дня с часовым перерывом на обед в огромном цехе, который напоминал железнодорожную станцию. Краны-гиганты грохотали над головой, повсюду сыпались искры, и километр за километром раскаленная добела сталь выливалась из бушующих печей.

Я имел обыкновение стоять и смотреть на сталеваров через заграждение из колючей проволоки. Я задавал себе вопрос, как долго отец выдержит. Он и его товарищи выглядели привидениями под стальными касками. Толстые защитные очки закрывали глаза, нижняя часть лица была завязана платком от жары, а на ногах — башмаки с окованными металлом носками. Сталевары выглядели как астронавты, высадившиеся на Марсе.

Здесь погибло или получило увечья больше американцев, чем в битве при Порк-Чоп-Хилле. Все, кто работал там, постоянно сильно кашляли. Мой отец потерял два пальца. Когда он приходил вечером домой, он заваливался в кровать. На следующее утро спозаранку он был уже на ногах, а вечером всегда находилась какая-нибудь дополнительная работа. Ведь у него было три голодных сына. Именно поэтому он работал слишком много.

Отец разделял реакционные воззрения. Он гордился своим членством в профсоюзе сталеваров и в