Вдова Клико. Первая леди шампанского - Ребекка Розенберг

– Франсуа тоже стоит в моей карте? – спрашиваю я.

Маман выдергивает розу из моей фероньерки и прикалывает снова, вонзая шпильку прямо в мой скальп.

– Забудь его, Барб-Николь. Он с большими странностями.

– У него пружинка лопнула. – Жан-Батист стучит по виску костяшками пальцев.

Я испепеляю его сердитым взглядом.

– Месье Фурно тоже стоит в твоей карте, – сообщает папá.

– Да он старше меня в два раза!

Маман показывает куда-то кончиком веера.

– Месье Сюйон здесь.

Уже при одном взгляде на него мне хочется зажать нос.

– Сегодня твой шанс, – говорит маман, – выбрать, за кого ты готова выйти замуж. Тогда в конце недели ты получишь предложение руки и сердца.

Папá удаляется в мезонин, а маман усаживает Клементину у противоположной стены.

Сильная рука берет меня за локоть.

– Вы выглядите изумительно, ma cherie[4]. – Фурно улыбается, кончики его пышных усов загнуты кверху, и я ощущаю приятный запах пчелиного воска. Золотой камзол, кюлоты и шелковые чулки вышли из моды десять лет назад, но по-прежнему излучают щегольство.

– Я первый.

– Простите, я не поняла.

Он показывает на мою бальную книжку.

– Я позаботился о том, чтобы танцевать с вами первый танец.

– Тогда что ж, давайте танцевать. – Я догадываюсь, что он будет наименее неприятным партнером весь вечер.

Фурно ведет меня в зал, и мы танцуем кадриль. Его уверенная рука на моей талии без усилий направляет меня через все фигуры, и это удивительно.

Музыка замолкает, и он ведет меня к столику.

– Не желаете ли выпить пунша?

– Да, охотно.

Он уходит, а я постукиваю веером по ладони в такт веселой музыке и гляжу на стариков, которые кружат в танце юных девиц. Молодые мужчины все на войне, но что будет с овдовевшими из-за войны женщинами? Для них не будет никакого бала.

К моему столику приближается Мелвин Сюйон, фигура у него скорее круглая, чем высокая, густые светлые волосы подстрижены, как у голландской куклы. А уж этот его загнутый кверху пятачок, боже милостивый, неужели доктора не могут как-то это исправить?

Он следующий в моей бальной книжке. Опираясь на перила бельэтажа, маман показывает на меня веером.

Мелвин протягивает пухлую руку. Волоча ноги, я тащусь за ним в зал, но вскоре его прыжки и подкрутки вытряхивают из меня душу, и я чувствую себя комочком масла в маслобойке.

– Мы перегнали свиней в овраг, – бодро рапортует он и тут же наступает мне на ногу. – Вы не увидите их из дома.

– Не забывайте про мою болезнь, месье. Я уже умираю. Я не могу выйти за вас.

Франсуа хлопает его по плечу – чудесное видение в белом фраке и панталонах, под подбородком – синий шейный платок.

– Полагаю, что я следующий в бальной книжке мадемуазель.

У меня дух захватывает от его преображения. Он свежевыбрит, остались только тонкие усы над красиво изогнутыми губами. Каштановые волосы причесаны и сияют, перевязанные кожаным ремешком в конский хвост. Никаких следов воспаления на высоких скулах и римском носу.

– Ведь вы не возражаете, месье Сюйон? – говорю я, высвобождаюсь из его хватки и беру Франсуа за руку.

– Когда вы приедете и еще раз посмотрите наш дом? – спрашивает Мелвин, подняв в воздух пухлый палец.

Франсуа тащит меня прочь, он пахнет дикой травой.

– Мошенник, тебя нет в моей бальной книжке.

Его волосы задевают мне щеку, послав по телу мурашки радости.

– Тсс. Сюйон не должен знать об этом.

Оркестр играет веселый контрданс, клавесин и скрипка дразнят друг друга. Франсуа подпрыгивает и кружится в нужном темпе, легкий на ногу – совсем другой человек, не такой, как неделю назад. Такой, как мой Головастик. Музыка наполняет мои уши, и мы движемся вместе и в полной гармонии. Контрданс заканчивается, звучит новая мелодия. Мы не возвращаемся к нашему столику, где сидит Фурно, наблюдая за каждым нашим движением.

– Мне показалось, что ты хотел, чтобы я забыла тебя, – говорю я, когда он кружит меня по старинному бальному залу. Белые платья с голубыми лентами и фраки сливаются в сплошную полосу за его красивым лицом. В уголках губ прячется улыбка, глаза искрятся, словно солнечный свет на поверхности пруда.

– Головастик превращается в лягушку, а если ему посчастливится и его поцелует любимая девушка, он станет принцем. – Он озорно улыбается, совсем как в нашем детстве.

Оркестр замолкает, и Франсуа ведет меня на террасу. Мои стопы сводит судорога, жесткие туфли на плоской подошве слишком узки для моих маленьких, пухлых ног.

– Ты хромаешь. – Он сажает меня на каменную скамью и садится на корточки. – Какая нога болит?

– Правая.

Он снимает с меня туфельку и нажимает пальцем на свод стопы, массирует его. Эти движения успокаивают боль и волнуют кровь. Я дрожу.

– Как теперь, лучше? – спрашивает он.

– Да, лучше. – Я надеваю туфельку. – Гораздо лучше.

Он накидывает на мои голые плечи свой шелковый платок, вынимает из нагрудного кармана сложенный листок бумаги и протягивает мне. Я с трудом разбираю его торопливый почерк при лунном свете.

Все эмоции, которые я пыталась укротить, забурлили и хлынули наверх подобно забродившему виноградному суслу, неистовые и неукротимые. Я боюсь глядеть на Франсуа, но когда наконец поднимаю на него взгляд, в разноцветных призмах его глаз сверкают эмоции, такие же глубокие и пугающие, как мои собственные. Мой Головастик вернулся ко мне.

– Барб-Николь Понсарден, маленькая плутовка. – В арке появляется Жан-Батист и встает в эффектную позу. – Маман послала меня сказать, что за твоим столиком тебя ждет месье Фурно.

– Ты что, стал ее сторожевым песиком? – спрашиваю я.

– Да. Зови меня Фи-Фи. – Жан-Батист поджимает руки и с умильной улыбкой скачет вокруг меня на цыпочках.

– Пойдемте назад. – Франсуа убирает листок в карман.

Когда мы проходим мимо моего брата, я с досадой щелкаю его в лоб.

Фурно сидит в одиночестве за моим столиком. Маман сердито смотрит на меня с бельэтажа.

– Ах, мадемуазель. – Он отвешивает поклон и предлагает сесть рядом с ним в позолоченное кресло.

Франсуа берет кресло от другого столика и