Земляки - Павел Александрович Гельбак

— Сейчас, только зарегистрирую почту губкома.

Когда за редактором закрылась дверь, Клава с вызовом сообщила, что навела справки о той дамочке, с которой председатель не сводил глаз, когда доклад делал о помощи беспризорным детям.

— Интересуетесь?

— Нет, — с раздражением ответил Иосиф Михайлович. — Все, что меня могло интересовать, я знаю.

— Она — жена царского офицера, помещица, — не утерпела Верещагина.

— Ее собаку зовут Трезор. Я же тебе сказал, что все знаю, в няньках не нуждаюсь.

Клава стремительно выбежала из комнаты, даже бумаги со стола не убрала, чего раньше никогда с ней не бывало.

«Чего она бесится, — подумал Варейкис. — Ох и любят же люди совать свой нос в дела, которые их совсем не касаются».

4

День прошел в хлопотах, связанных с созданием Чрезвычайного военно-революционного штаба. Уточнялись его обязанности, составлялся план. Штаб должен произвести мобилизацию всех сил и средств на борьбу с контрреволюцией. Его задача — обучить всех коммунистов, сочувствующих им рабочих владеть оружием, изучить те самые «азы» и «буки» военного дела, о которых так любит распространяться Клим Иванов.

Вечером все коммунисты Симбирска, ранее не служившие в армии, собрались на первые занятия по военному делу. В строй встали и председатель губисполкома Гимов, и новоиспеченный начальник Чрезвычайного штаба Варейкис, и редактор Швер, и Клава Верещагина, и еще две женщины-коммунистки. Занятиями руководил работник губернского военкомата, старый фронтовик Сергей Кузьмич Паршиков. Пришли на занятия и левые эсеры Клим Иванов и губернский военком Недашевский. Профессиональные военные, они с трудом сдерживались, чтобы не расхохотаться над неумением местных активистов обращаться с винтовкой, ходить в строю.

— Теперь мы можем спать спокойно, — не утерпел Иванов, — оборона Симбирска в надежных руках.

— Вояки, — подхватил Недашевский. — Хоть бы людей не смешили.

— Смеется тот, кто смеется последним, — ответил эсерам Варейкис.

— И вы думаете смеяться последними? — удивился Недашевский.

— Проверку люди проходят в бою.

— Я считал вас более серьезным, товарищ Варейкис, — заметил Иванов. — Посмотрите на редактора: он же винтовку держит, как баба-яга помело.

— Что вы сказали? — покраснел Швер и выскочил из строя.

— Спокойно, Саша, встань в строй, — резко произнес Варейкис. — А вас, товарищи, прошу не мешать занятиям.

— Слушаюсь, товарищ начальник Чрезвычайного штаба, — иронически произнес Иванов, растопырив пальцы, приложил ладонь к военной фуражке. — Разрешите быть свободным.

— Разрешаю.

Смеясь, Иванов и Недашевский покинули двор «Смольного».

1

Стройный грузин в красной черкеске распахнул перед Тухачевским массивную дверь, обитую клеенкой. Главком Муравьев поднялся из-за письменного стола и внимательно посмотрел на вошедшего.

— Товарищ главком, — вытянув руки по швам, стал докладывать Михаил Николаевич и запнулся. Он не знал, как назвать себя: то ли старым воинским званием — подпоручик, то ли по последней должности, занимаемой в Красной Армии — комиссар Московского района западной завесы.

Муравьев, не ожидая, пока молодой человек закончит рапорт, сделал несколько шагов ему навстречу и протянул руку:

— Рад познакомиться, Михаил Николаевич. Значит, нашего полку прибыло. Присаживайтесь, — главком жестом показал на кожаное кресло и сам сел напротив, — что будете пить: вино, водочку, чай?

— Благодарю вас, я…

— Не пьете, отлично, — Муравьев взял со стола серебряный колокольчик и взмахнул рукой. В дверях появился грузин в красной черкеске.

— Чудошвили, два стакана чая. Да покрепче. Не жалей, голубчик, заварки и сахара.

Адъютант бесшумно исчез. Муравьев спросил у Тухачевского:

— Прямо из Москвы к нам?

— Так точно, — вскочил Тухачевский. — Разрешите передать вам пакет, товарищ главком.

— Сидите, Михаил Николаевич, — Муравьев, не торопясь, оторвал тонкую полоску от конверта. Щуря усталые глаза, прочитал письмо. Вслух произнес фразу, которая, как видно, больше всего удивила:

Отложив письмо, еще раз оглядел молодого посетителя, словно прикинул, могут ли к нему относиться слова, написанные в письме Высшего Военного Совета. Не скрывая любопытства, спросил:

— Вы знакомы с Владимиром Ильичом?

— Накануне отъезда в Казань он меня принял.

— Как он? Признаться, я влюблен в Ильича. Счастье русской революции, что у нас есть такой человек, как Ленин. Глыба, гигант! Он знает, чего хочет. И знает, что делать. Сразу после падения Временного правительства Владимир Ильич вручил мне судьбу Петрограда — доверил командовать Гатчинским фронтом. Мне рассказывали, что он был очень доволен, когда я ему прислал копию первого приказа по Гатчинскому фронту. Не желаете полюбопытствовать? Храню его, как дорогую историческую реликвию.

Главком пересек кабинет, открыл сейф, достал сафьяновую папку с золотыми застежками, протянул Тухачевскому два листка гербовой бумаги, исписанных каллиграфическим почерком.

— Теперь эти документы уже принадлежат не мне, а истории.

Михаил Николаевич взял протянутые главкомом бумаги, вначале с любопытством, а потом и с волнением прочитал их:

К приказу номер один подколота радиограмма, переданная из Царского Села:

«Такими документами можно гордиться, — подумал Тухачевский. — Безвестный недавно еще подполковник стал исторической личностью, но остался простым и скромным офицером. Как сердечно и просто он разговаривает с подпоручиком, который по существу еще ничего не сделал для революции. Как хорошо, что он совсем не похож на того диктатора, анархиста, не