Дерзкий репетитор по русскому языку. Для тех, кто хочет говорить и писать правильно - Анастасия Сергеевна Малявина (Рубэк)

Карамзинисты, последователи историка и поэта Николая Карамзина, считали, что нельзя изменить язык искусственно, что он всегда развивается вслед за общественно-политическими и культурными событиями. С кем воюем – с тем военной лексикой меняемся. От кого про современное искусство узнаём – тот нас культурными терминами снабжает.

Вот что писал об этом сам Карамзин:

Кто победил в споре карамзинистов и шишковистов, ты и так знаешь. А если сомневаешься, ответь на вопрос. Что ты видишь на картинке ниже: двух попугаев или двоицу переклиток?

Мораль этой истории не в том, что заимствования всегда побеждают. А в том, что искусственно придуманные слова всегда проигрывают. Эту мысль хорошо иллюстрирует распространённый в XIX веке анекдот: пародийная фраза, написанная на «шишковском» языке:

Эта фраза образована от исконно русских или очень давно заимствованных корней, но современники без расшифровки понимали её не лучше нас. Вот что она означала:

Эта фраза почти целиком состоит из французских заимствований и всё же была понятна современникам.

Адмирал Шишков и правда предлагал назвать калоши мокроступами, а вот остальные термины – выдумка его противников-зубоскалов. Но не важно, кто автор. Важно, что нельзя насаждать термины искусственно. По крайней мере, очень сложно. Мы подробнее поговорим об этом в главе про феминитивы.

Вот ещё один исторический пример.

В 1887 году лингвист Людвик Лазарь Заменгоф представил миру язык эсперанто, который искусственно сконструировал на основе лексики и грамматики европейских языков. Заменгоф надеялся, что эсперанто станет вторым языком для каждого образованного человека в мире, и так иностранцы смогут общаться между собой, не изучая родные языки друг друга. Но этой идеалистической идее не суждено было воплотиться в жизнь. На эсперанто говорят от сотни до двух миллионов людей (тут оценки разнятся), но эти числа не идут ни в какое сравнение с тройкой самых популярных языков в мире.

Я понял, выдумывать слова – плохая идея. Но ведь бывает, что в языке уже есть нужное слово, а на смену ему приходит иностранный аналог…

Да, случается и такое. Мы уже разобрались, что новые предметы и явления обычно попадают к нам с теми же названиями, которые получили в культуре, где их изобрели или откуда мы их заимствовали.

Например, микроволновка – дословный перевод английского microwave, первый такой прибор был изобретён в США. А вот столицу Франции мы называем Париж, а не Пари, потому что это слово пришло к нам не прямиком от французов, а через польский язык, который переделал название на свой фонетический лад.

Но иногда в языке появляются слова, которые как будто повторяют уже существующие. Например, зачем нам клинер, если есть уборщица? Для чего нам спонсор, если есть меценат?

Дело в том, что у каждого термина есть не только непосредственное значение, но и набор ассоциаций, которые налепились за годы использования в языке. Первая ассоциация со словом меценат – щедрый богач, который жертвует мешки золота на благо музея или галереи искусств. А спонсор в глазах широкой общественности – это компания, которая поддерживает кого-то в обмен на рекламу.

Клинер звучит престижнее, чем уборщица. А фуд-корт – это не просто столовая, а зона питания в торговом центре, на вокзале или в аэропорту. И наконец, позволим себе не объяснять, чем митинг отличается от встречи, потому что хотим, чтобы эта книга вышла в печать.

Все эти примеры объединяет одно: заимствованные слова не тождественны привычным аналогам. Они всегда конкретизируют понятие, дают ему более узкое значение. А значит, помогают нам лучше понимать друг друга.

Но ведь не все понимают заимствования. Как определить, где они уместны, а где только усложнят комьюникейшн?

Невозможно провести чёткую грань между сложными терминами и понятными всем словами. То, что вчера казалось редким словом, уже сегодня может войти в обиход. Ты же не станешь называть ноутбук электронно-вычислительной машиной, а визажиста – лицеделом, правда?

Главное правило – ориентируйся на контекст. Например, коллеге-айтишнику можно сказать, что у тебя консёрн по фидбэку от продакта, а бабушке лучше объяснить, что сомневаешься, что Семён Петрович правильно понимает твою работу. Если непонятно с ходу, какой лексикой владеет собеседник, всегда ориентируйся на бабушку. Может, за своего не примут, зато смысл сказанного точно поймут.

Вот что мы думаем об использовании новых слов в речи.

Хорошо, если заимствование:

• помогает говорить короче (логин – учётное имя пользователя);

• помогает называть новые понятия (гендер – это не просто пол);

• помогает выделять новые оттенки смысла (крафтовый – не то же, что кустарный).

Плохо, если заимствование:

• не вписывается в стилистику (Тракторист Вася вспахал поле и поделился кейсом с комбайнёром Саней);

• забивает речь до неузнаваемости (Нужно иммидиатли зашерить этот анбеливэбл экспириенс с моими тиммейтс).

Но и тут возможны исключения. Совершим ещё один экскурс в историю, который наглядно покажет, как сильно наша лексика зависит от окружения.

Есть такой термин для обозначения смеси языков – рунглиш. Это когда англицизмов так много, что не поймёшь: перед тобой русский с примесью английского или наоборот. Такое происходит на стыках культур, чаще всего когда люди из России попадают в англоговорящее окружение и начинают добавлять местную лексику в свою речь.

Хороший пример – речь эмигрантов на Брайтон-Бич. Вот цитата из разошедшегося на мемы интервью Зои Вексельштейн на YouTube: Мы делаем эмейзинг кастомер сёрвис, у нас хороший стафф, который работает уже 20 лет.

Само понятие рунглиш пришло к нам из космоса. Это слово в 2000-м придумал космонавт Сергей Крикалёв, который работал в международной команде на МКС. Это была не просто шутка, а отражение реальности, потому космическое агентство НАСА указало рунглиш как один из официальных языков на борту космической станции.

С точки зрения адмирала Шишкова, о котором мы рассказывали выше, рунглиш – бессовестное издевательство и над русским, и над английским языками. Но мы уже говорили, что язык – не музейный экспонат, а живая система, которая существует, чтобы люди могли лучше понимать друг