Золотое пепелище - Валерий Георгиевич Шарапов

«Масла вот отвезти, – соображал он, косясь на бутылку с «вещдоком», оставленную молочницей. – Ишь ты. Дымчатый, а вот если так повернуть, на свет, то как слеза прозрачный. Небось воняет?..»

И пузырь этот негодный, который только что красовался, дразнил неприступными крутыми боками, как будто сам прыгнул в руку.

…Уж сколько раз твердили миру, что сначала надо мать навестить, а уж потом дегустировать самогонку тетки Аглаи. Беда в том, что Сашка был воспитан в крайней строгости и сухом законе, так что пить начал тогда, когда все сверстники уже завязали. А тут еще этот стакан в подстаканнике, вызывающе сухой. Нашелся и кусок бородинского, и как раз маслице тетки Нюры.

В общем, не перенес соблазна участковый.

Он очнулся лишь глубокой ночью. Сразу не поняв, где он, переполошился: на электричку же опоздает, – и снова, как давеча утром, подлетел на панцирной сетке кровати. Только на этот раз, застонав, упал обратно. Какая электричка? С трудом повернув глаза в глазницах, глянул на ходики: спасите! Три ночи. А день, день-то какой?!

Все, конец ему. Проклянет мама, и умрет он под забором, проклятый и забытый, и похоронят его за кладбищенской оградой, и будет он неприкаянным привидением бродить до второго пришествия.

Какая злая же Аглаина зараза оказалась! Лилась жидким хрусталем в прозрачный стакан, пилась, что характерно, как родниковая вода, а потом битва завершилась нокаутом: хомо сапиенс капитулировал перед химической формулой. В горле скрежещет, во рту так погано, точно кошки погуляли, в ушах кровь стучит…

Нет, стоп, не кровь. Это кто-то в дверь колотит. Сквозь щели в досках мелькал фонарный свет, и незнакомый голос вопил с улицы:

– Слышь, как тебя там, участковый! Подъем! Пожар у тебя!

Адское действо было в самом разгаре. Старый дом полыхал самоотверженно, пылал с такой готовностью, точно был построен для этого. Жаром от него так и перло, близко не подойдешь. Яркие языки пламени рыжими хвостами плясали в небе, и искры свивались в огненные спирали и кольца. Дым валил густейший, ядовитый: видно, хорошо был покрашен домик, старательно. Корчились в огне, погибали замечательные деревья, обугливались кусты.

Пожарные, правильно оценив ситуацию, принялись проливать соседский дровяной сарай – то-то наутро хозяев сюрприз ждет. Они-то, сердешные, накупили дровишек заблаговременно, чтобы просохли за лето.

– Чей домишко-то был? Кто обитал?

– Каяшева Ирина Владимировна, ее мать, Вероника Матвеевна, и сиделка, она ж домработница.

– Надеюсь, что там их не было…

– Молочница говорит, они съехали три дня как. У них квартира на Беговой.

– …и это очень удачно, что съехали, – одобрил пожарный.

Очень уж хорошо, что хозяева не видят, как годы их жизни, с трудом налаженный уют, добро всякое – в общем, красивый дом и цветущий палисадник превращаются в черную, мокрую, жирную груду, из которой торчит лишь выстоявшая закопченная печь с покосившейся от жара трубой.

«Вот так-то райские кущи в нашем несовершенном мире чаще всего и оборачиваются в руины и пепел. Вечна в нем лишь философская пустота, по которой блуждает вечная же, неприкаянная, банальная мысль о том, как проходит земная слава…»

От мрачных похмельных размышлений его оторвал пожарный:

– Собственно, вот, – он указал на пепелище с таким видом, точно сам это все натворил и работой гордится, – ищи хозяев, участковый, пусть разгребают. Так-то криминала не видно, опергруппу нет смысла вызывать?

– Не знаю.

– А ты узнай. Хотя чего, тебе ж по шапке получать.

– Это за что же? – очнулся Шурик.

– За все, – не мудрствуя отозвался огнеборец, – и мой тебе дружеский совет: выясни первым делом, кто им проводку бандажил. Не исключено, что короткое замыкание. И возьми на карандаш умельца – не то, помяни мое слово, увидимся еще не раз. Ладно, бывай.

Скрылась с глаз пожарная машина, бодро расходились немногочисленные зеваки, делясь впечатлениями. Разговоры велись в том ключе, что ни черта эти пожарники не понимают: проводка ни при чем, потому что делал ее Михалыч, а лучше него мастера и в Москве не сыщешь. Участковый, ощущая, что его бедная голова снова начинает трещать, достал блокнот, карандаш взял на изготовку:

– Михалыч – кто это?

Ему охотно пояснили, что самый наилучший электрик, с допуском и шестым разрядом, обитает с незапамятных времен в дежурке у шлагбаума. И если ему, власти, позарез он нужен – то с утра наведайся, потому как накануне Михалыч отдыхал с шуряком, и прочее.

Хорошо, что темно, можно не стесняться морщить осунувшуюся физиономию.

– Понял я, понял, – заверил участковый. – Так если не проводка, то, может, поджог? Граждане, может, кто что слышал? Угрозы, ссоры, конфликты? Свидетели есть?

Все немедленно и дружно засобирались по домам, ибо поздно. Четверти часа не прошло, как Саша остался один на пепелище, переминаясь, как дурак, с ноги на ногу. Впопыхах он не надел ни носков, ни портянок не замотал, так что пятки, как оказалось, стерлись в кашу.

«Надо бы пойти, перекисью залить», – соображал Шурик, вспоминая санитарно-гигиенические наставления, полученные в детстве. Вот вроде бы лето, а в этих чертовых Морозках до того свежо, что не хотелось отходить от теплого места. К тому же если поджать пальцы и ступать аккуратно, то, может, и ничего…

От дома осталось немного, лишь остов и груда черного обгоревшего хлама. Серая хмарь висела в воздухе, смешиваясь с уже занимающимся утренним туманом; ветер с водохранилища не мог его разогнать – он лишь клубился, и тогда точно какие-то то ли шутихи, то ли призраки гуляли по пепелищу. Лопнувший от жара гипсовый пупс торчал там, где недавно была лесенка на веранду, и единственным глазом с горечью смотрел вдаль.

Сплошной уголь, пепел и воспоминания.

Чередников осторожно прошел по периметру пожарища. Хмель и похмелье покинули больную голову, и постепенно в памяти воскресали некогда усвоенные приемы исследования такого рода пепелищ. Можно не дергаться, не бояться дать неправильный ответ, опозориться и срезаться, а спокойно постараться… ну, в целом поиграть в следователя. Ничего страшного, все равно никто ничего не увидит. Как это там? Общий осмотр места, прилегающих