Моя императрица - Николай Павлович Иванников

Шестигранное дуло пистолета ткнулось мне прямо под нос, и замогильный голос произнес с хрипотцой:

— Чего хотел? Говори, поганец, пока я тебе в морду не выстрелил!

Подобная перспектива меня мало прельщала. Но внутренне я все же порадовался: Гаврила как всегда был наготове, и постороннему проникнуть в мой дом без дозволения не представлялось возможным.

Каким-то неведомым образом перед глазами у меня появилась картинка этого пистолета, как если бы я смотрел на него изнутри. Он явно был заряжен. Я видел туго забитый пыж, видел круглую свинцовую пулю, и даже заряд пороха под ней тоже видел, крупинку к крупинке. Это было странно и утомительно одновременно, и чтобы избавиться от этого наваждения, я потряс головой.

Картинка перед глазами моментально исчезла, сменившись привычной реальностью. Я приподнял яблоневую ветку, склонившуюся над калиткой, и тяжело глянул на своего слугу из-под бровей.

— Убери пистолет, Гаврила. Не ровен час, и впрямь пальнешь. Как потом перед матушкой моей Настасьей Алексеевной оправдываться будешь?

Пистолет медленно пустился. А брови у Гаврилы наоборот — поползли вверх.

— Барин? — мне показалось, что он на мгновение даже растерялся. — Да я ж тебя сразу-то и не признал! Изменилось в тебе что-то, а я никак не пойму что…

Сунув пистолет за пояс, он рывком распахнул калитку и взял меня за плечи, внимательно всматриваясь в лицо.

— Ты ли это, Алексей Федорович? Или уже не ты? Как будто лет на пяток постарше стал за эти три дня…

Глаза его так и шарили по мне, словно выискивая знакомые черты. Он даже за подбородок меня взял, голову туда-сюда покрутил. Но я поморщился и отпихнул от себя его руку. Прошел в калитку, ведя за собой в поводу Снежку.

До Гаврилы как будто только сейчас дошло, что я вернулся. Он вдруг принялся суетиться, бегать вокруг меня, охать и приговаривать всякую ерунду, вроде такой: «Отощал-то как, барин! И вверх еще пуще вытянулся, как после болезни! Хворь тебя там, что ли, свалила, в Сагаре ентом? После хвори всегда вверх тянутся, аки цветочки…»

— Гаврила! — недовольно окликнул я слугу.

— Чего изволишь, барин?

— Помолчи, ладно?

— Хорошо, барин, помолчу… Как же не помолчать-то? Помолчать всегда сподручнее! Это вот сказать что умное — тут умение надобно, да университеты всякие. А помолчать-то — ума много и не нужно. Я завсегда молчать привык…

— Гаврила!

— Ась, барин?

— Заткнись!

Я сунул ему поводья и, покачиваясь, поковылял к дому. В гостиной задерживаться не стал, сразу прошел в столовую и рухнул на стул за обеденным столом, на котором не было ничего, кроме еще теплого самовара. И представил себе, как на этом столе еще недавно стояли всяческие яства: пироги с рыбою, каша с коровьим мясом, печеная щука, малосольные огурцы с укропом и чесноком, а еще бараньи потроха, обжаренные с луком…

При мысли об этом меня почти пополам согнуло, а с губы едва слюна не потекла.

— Гаврила!

— Слушаю, барин!

— Еда в доме есть?

— Найдется. А чего хочешь-то? — слуга торопливо зажигал все свечи, какие тут имелись, и в помещении постепенно становилось все светлее.

— Тащи все! Хоть козлиное копыто — один черт сгрызу!

— Ишь изголодался как! Не кормили тебя там, в Сагаре этом. Святым духом они там питаются, что ли?

— Ты не поверишь — они там кровь друг из друга пьют…

Гаврила замер, потом вернул в подсвечник свечу, от которой зажигал другие свечи и несколько раз неистово перекрестился.

— Упыри?

— Упыри, Гаврила, упыри. Чистые вурдалаки.

Гаврила снова перекрестился.

— Сам я никогда с ними не встречался, — пояснил он, — бог миловал. Но батюшка твой рассказывал, что как-то раз…

— Гаврила, я есть хочу! — не выдержал я, врезав кулаком по столу. — Не удержусь, так и тебя слопаю!

— Несу, барин, несу!

Гаврила поспешно убежал. А минуту спустя где-то в темноте коридора раздались шаркающие шаги, и в столовую заглянула испуганная Парашка, на ходу прикрывая голову не завязанным платком. В первый момент я и не признал ее, подумалось даже: «Это еще что за пигалица?» Но потом узнал-таки и приветственно ей кивнул.

— Чего не спится тебе, Прасковья?

— Так ты ж блажишь, как резанный, барин, по столу стучишь — вот и не сплю!

— Ну, извиняй! Иди помоги Гавриле на стол собрать, коли встала уже.

— Это я мигом!

Завязав наконец под подбородком узелок платка, Парашка уже хотела убежать, но я ее остановил.

— Прасковья!

— Чего тебе, барин?

— Эта… — я покусал губу. — Хозяйка твоя, Катерина Алексеевна…

Я замолчал, обдумывая слова.

— Да говори уже, барин, не жуй сопли!

Вот ведь дерзкая какая девка! За мой счет харчуется, так еще и покрикивает… Определенно нужно будет кого-то из крепостных девок из деревни привезти. С ними мороки меньше.

— Так что, Прасковья — хозяйка твоя, поди, спит уже давно?

— Почем мне знать? — неприветливо отозвалась Парашка. — Может и спит, а может и пишет чего. Она любит бумагу марать при свечах. Что ни вечер, то две свечи сожжет! Никаких свечей на нее не напасешься.

— Выпороть бы тебя, Парашка, — задумчиво сказал я. — Упряжью конской, чтобы урок помнила подольше…

— Но-но! — возмутилась Парашка, но на всякий случай шмыгнула за угол, и уже оттуда выглянула с осторожностью, высунув лишь половину лица. — Между прочим, Катерина Алексеевна сама меня не бьет и другим не позволяет!

— Жаль, — сказал я. — Очень жаль. Я бы выпорол.

Парашка тут же убежала помогать Гавриле. А я услышал стук каблучков по лестнице, увидел, как метнулось в темном коридоре пламя свечи, и сердце у меня замерло в томительном ожидании.

Тап, тап, тап, тап… Шаги приблизились, на стене шевельнулись тени. В дверном проеме появилась стройная девичья фигура. В поднятой руке дрожал огонек свечи, отчего лицо, освещенное им, казалось бледнее бледного.

Я рывком поднялся на ноги, едва не опрокинув стул. Просипел сдавленно:

— Катерина…

— Алешка! Алешка, ты вернулся!

Голос ее целебным бальзамом плеснулся на мое сердце. И усталость, и голод, да и вообще